Чтобы заполучить и Гертруду, и корону, яд должен вливаться в ухо задремавшего в полдень. Для того чтобы незаметно умыкнуть Куклу, снотворное каплет в ухо уснувшего в ночи.

Философия отравляет жизнь – не потому ли, что и она льется в уши спящих? Ну да, а еще Ариадна, опять уши, корабль о черных парусах, чей капитан – мертвец, лабиринты вездесущего Хорхе и великий не слепой, который – как всерьез полагают некоторые – никогда не смеялся; именно он, со своим тонким стебом касательно того, что якобы услышат имеющие уши.

Теперь всецело обратиться в слух, – а при особой удаче еще и быть на слуху, дабы услышать голос ближнего своего и отдавать свой голос смеющимся в подставленные подобно картинно воздетым ладоням уши – требуется от всех и каждого. Большинство склонно при первом удобном случае и по наличию повода немедленно подать голос – не довольствуясь божественной возможностью просто быть, но упорствуя в своем навязанном извне желании быть услышанным. Но всякий ищущий как вложить персты тощие в язвы алчущих или возложить персты тучные на главы страждущих вынужден прежде научиться затыкать пальцами уши. Дабы ухом не вести, переходя ли через воды или устремляя утлое и многострадальное судно под пение сладкоголосых затейниц аккурат промеж вечно скулящей тварью и регулярным сливом всего сущего.

Оглушающий шум, производимый оглашающими истины речами, кажется альтернативой галерной жизни, изрядно сдобренной насилием и воском, – так устанавливается особый режим замалчивания того, о чем, по умолчанию, не говорится языком гражданского восторга, в чарующем многообразии форм гражданского повиновения. А ежели вы глухи, мой отец, то достаньте свой рожок – иначе в дверях вырастет неизвестно каким образом пробравшийся в эту глушь полицейский, который без обиняков, без всякого сократического прищура вопросит об идентичности, коей вы обязаны обладать, ибо как может шуметь тот, кто не существует. Для того чтобы послушание растворялось без остатка в свободе воли, общественные слушания пресекают строй гамлетовских монологов – тех, которые ритмично купируют незавидную способность голосить и, невзирая на неизбежные увечья в области ланит, ищут возможности проречь от первого лица, а не от лица собравшихся.

При нынешнем всеобщем и шумном согласии – с тем, что по известным вопросам, да в темные времена шум следует поднимать, – удерживаемая молчанием тишина звучит почти как речь неповиновения. Когда народ непочтительно безмолвствует, он доподлинно знает то, о чем идет речь; когда почтенная публика шумит – значит, она подчиняется тому, о чем понятия не имеет. Не долетай вопли Пана до навостренных ушей, аркадой оторачивающих все, что подает голос в сумерках, не отягощенных совиным уханьем, – не сменялся бы ни шаг на бег, ни пир на спор. Медоточивые уста обязаны ушам прислоненным; важнее того, что на слуху у говорящих и на языке у наслышавшихся, – то, к чему сам остаешься глух, когда прислушиваться тошно.