Харьковская журналистка и писательница Анна Гин презентовала свою «Маленькую зеленую книжку». В сборник вошли самые темпераментные посты и истории Ани, которые набрали в социальных сетях больше всего «лайков»: трогательные воспоминания из совкового детства, забавные диалоги с дочкой, смешные истории о маме, друзьях, работе, лукавой таксе Яше.

— Наверное, в детстве ты была непоседой?

— На удивление, я была очень усидчивым и странноватым ребенком — сторонилась любого общения, у меня не было потребности общаться ни со сверстниками, ни со взрослыми: я жила в своем мире, и мне было интересно с самой собой. Могла часами рассматривать пуговицы, нанизывать на нитки, играть с палочками, которые были для меня героями моих фантазий. Родители очень напрягались по поводу моей необщительности, без конца пытались меня социализировать.

— И как внедряли в среду?

— Например, отправляли в пионерский лагерь на все лето. Пионерские зорьки и массовые игры меня напрягали — я всегда сторонилась толпы и не любила ходить строем. Мне было кайфово ложиться на траву в сторонке и смотреть в небо. Но один перформанс мне очень понравился. Мы шли на прогулку — парами и в ногу. И один мальчик, который, похоже, был прирожденным диссидентом, начал лупить палкой по сосне. Это был отвратительный поступок, дети вместе с пионервожатой стали его осуждать. Тогда он стал колотить палкой по дуплу, из которого вдруг вылетели птенцы летучих мышей. У них были удивительные человеческие крылья — с кистью, фалангами пальцев, линиями руки. Меня так потрясли эти зверюшки, что я ими увлекалась, стала о них читать. Для лагеря это был вопиющий случай, но из этого можно извлечь другой урок: если бы не хулиганский поступок, дети не смогли бы так близко увидеть птенцов летучих мышей. Мне очень нравится извлекать из поступков, которые можно осуждать, что-то интересное.

— Наверное, не случайно ты выбрала для себя профессию психолога?

— Я по своей сути антрополог: могу не запомнить имя и цвет волос, детали одежды, но при этом мне страшно нравится анализировать, почему люди так или иначе говорят, поступают — я могу долго размышлять после одного слова, случайно услышанного в метро.

— Ты не раз меняла профессию: трудилась в школе, затем была спичрайтером у одного из кандидатов в депутаты ВР, в начале 2000-х работала в пресс-службе ХОГА. Почему, например, ушла из пресс-службы?

— Меня пригласили в медиагруппу «Объектив». Я долго сопротивлялась, но когда как стажер поехала на съемку сюжета о похищении в Краснокутском районе скифских баб, была потрясена, как много в этой профессии возможностей для творчества. Первая моя съемка потрясла меня не меньше. Это был социальный сюжет: в Харькове отключали горячую воду, люди были вынуждены греть воду, четырехлетняя девочка оступилась и села в таз с кипятком. Меня послали в неотложку — в ожоговый центр, — взять интервью у доктора, у мамы, съездить к коммунальщикам, чтобы выяснить, по какой причине отключали воду. Я приехала в больницу, ног под собой не чуя от гордости: у меня был микрофон в руках, в моем распоряжении был оператор — словом, я была журналист-журналист и, видимо, не до конца понимала суть профессии. Но когда я увидела обожженного ребенка и черную от горя маму, у меня остановилось сердце. Со мной началась жуткая истерика. Я поняла, что журналистика — это не забава, это эмоционально сложно. Потом было множество сюжетов, но я обожала живые истории об изобретателях, людях, которые держат необычных животных, городских сумасшедших. Я очень люблю свою профессию, но через год устала от информационщины, мне стали интересны другие форматы. В 2007 году сняла фильм "Жернова», посвященный событиям 1932–1933 года в Харьковской области, затем начала создавать авторские программы, писать книги.

— А потом вдруг ушла из журналистики.

— Я решила, что нужно идти вперед. Я доросла до момента, когда могу назвать себя публицистом. Кроме того, на мое решение повлияли последние два года. Я была в Славянске, в зоне АТО. Тяжело было смотреть не столько на боль — за годы в журналистике я уже на нее насмотрелась. Но тяжело разобраться в правде и неправде, в манипуляциях. Я очень устала и сильно выдохлась, эмоционально сорвалась и информационно запуталась. Меня рвало на части — со мной за все годы работы в журналистике никогда не случалось такого количества истерик, как в 2014 году. Мне захотелось выйти из этой информационной каши. Никто не знает и никогда не узнает правду — ни от главнокомандующего, ни от политиков, ни от чиновников, ни, к сожалению, от журналистов. Еще год назад я говорила бы о рождении нового общества, о том, что руководителям просто нужно дать время. Сегодня спорить уже не буду.

— Несмотря на пережитое, тебе удалось остаться самой собой. Ты можешь прокатиться по супермаркету на тележке наперегонки с дочкой или вместе с ней играть в снежки. Как я понимаю, надежды на то, что однажды Аня Гин станет взрослой тетенькой, нет?

— К своим 42 годам я ею не стала и вероятность того, что когда-нибудь стану, практически равна нулю. Об этом мне говорят моя мама, которой 76 лет, и моя дочь, которой 16. Я ни в чем не люблю шаблонов: ни в жизни, ни в словах, ни в книгах, ни в поведении.

— Интересно, а о чем ты мечтаешь?

— Мечты как таковой у меня нет. Бывает тяжело и физически, и морально: устаю на работе, сама тащу на себе семью — родителей, дочку. Но мечтаю, что когда вырасту, буду сидеть где-нибудь в горах на возвышенности (возможно, в Греции), откуда будет хорошо видно море, ощущать легкий ветерок, запах моря и писать роман, причем не на компьютере, а на печатной машинке. Я еще сама не знаю, о чем он будет — мой роман, но точно о чем-то очень важном и нужном всему человечеству.