Театральные поклонники видят на сцене выверенный многочисленными репетициями готовый продукт, подчас не задумываясь о том, легко ли актерам достались их роли.
Мы поинтересовались у артистов харьковских театров, с какими чувствами они берутся за материал, как вживаются в пьесу, насколько волнителен для них выход на сцену, как им удается искренне смеяться и плакать вместе со зрителями.С Андреем Платоновым интереснее, чем с Васей Пупкиным
На счету актера Харьковского государственного академического театра кукол имени Афанасьева, заслуженного артиста Украины Вячеслава Гиндина — масса разноплановых ролей в театре и кино. По его словам, браться за любой новый материал безумно интересно. Произведение, которое со школьной скамьи казалось хрестоматийным и затасканным, вдруг становится совершенно иным, а Гаев, Лопахин или Раневская перестают быть просто именами.
— Во-первых, у Чехова потрясающий язык, — говорит Вячеслав Гиндин. — На мой взгляд, единственный драматург, которого можно рядом с ним поставить, — Григорий Горин. Эти драматурги создают диалоги, казалось бы, из ничего: сидят люди и просто беседуют на протяжении двух, трех страниц, а оторваться невозможно. Ты понимаешь, что вроде бы и в жизни так себя ведешь: в общении нет построенного сценария — одна тема переходит в другую, вдруг кто-то что-то вспоминает, и тема меняется, звучат какие-то реплики невпопад. А это — жизнь.
Вживание в роль — процесс не сиюминутный, особенно если актер имеет дело с великими авторами.
— У меня нет такого: прихожу домой, беру материал и начинаю вживаться в роль, — делится Вячеслав Гиндин. — Вживание в материал происходит медленно, плавно — его нужно сделать своим: «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи». Начинаешь работать — и материал затягивает. На первой репетиции стараешься не играть — просто читаешь текст: сразу выдавать результат — моветон, признак самодеятельности. В него нужно проникнуть, очень аккуратно его прощупать -- и на это уходят месяцы. Например, долго делался «Чевенгур» Андрея Платонова — очень сложно было пробиться, чтобы получилась правда, а не кукольный театр, который играет тексты выдающегося писателя. Конечно, работать с произведениями Андрея Платонова интереснее, чем с материалами Васи Пупкина. Сначала даже не знаешь, как к Платонову подойти, а потом начинаешь читать, встраивать и вписывать себя и получается удивительная вещь — начинаешь мыслить этим текстом, хотя у Платонова очень тяжелый текст, очень своеобразная, совершенно фантастическая лексика: в жизни так не говорят. Он изобрел свой отдельный язык — такого языка и оборотов нет ни у кого, и этот язык нужно освоить и сделать своим. Очень часто артисты берут материал и уж совсем притягивают его к себе — делая бытовым, вставляя современные фразы. С классиками — с Чеховым, Платоновым — так нельзя, иначе они теряются. А вот с Бернардом Шоу в «Моей прекрасной леди» мы позволяем себе хулиганить. Во-первых, так, как он написал эту пьесу, играть скучно: пьеса осталась в том времени, и сейчас ее просто выучить и сыграть нам показалось мало. Безусловно, у Бернарда Шоу немало юмора, но мы взяли его материал как тему, как сюжет, а дальше, блестяще зная материал, понимая, от каких отправных точек мы должны оттолкнуться и к чему прийти, идет импровизация — как в джазе, где музыканты импровизируют на разных музыкальных инструментах на заданную тему. Порой получаются удивительные вещи: во время каждого спектакля происходит импровизация в одном или в другом месте, и это зависит, в частности, и от дыхания зала, от того, как он реагирует, — ты понимаешь, что сегодня об этом не нужно говорить или нужно сказать аккуратнее, а вот тут можно чуть поддать.
Лариса Лунина играет саму себя
— Если я готовлюсь к комедийному спектаклю, главное -- прийти в хорошем расположении духа, из которого рождаются и шутки, и юмор. А вот для тяжелых спектаклей нужен особый настрой, — рассказывает актриса Харьковского государственного академического драматического театра им. Т.Г. Шевченко Лариса Лунина. — Например, в спектакле Сергея Жолдака «Один день Ивана Денисовича» у меня была тяжелая драматическая сцена. Нас гонят в концлагерь, заталкивают в поезд, при посадке теряется ребенок, слышен крик журавлей и буквально за минуту мне нужно заплакать. Я садилась в тишине, сосредотачивалась и невольно вспоминала моменты из собственной жизни, которые приближали меня к драматическому состоянию. Я вспоминала смерть моих близких, взывала к душе ушедшей из жизни мамы, вспоминала даже мою любимую умершую кошку — как она стояла у окна и лапкой била по стеклу. Это помогало мне быстро войти в минорную ноту, и крик журавлей вызывал образ уходящих в неведомую даль душ.
Но есть роли, в которых актриса играет саму себя, и тогда ей приходится анализировать собственную жизнь. Так происходит в спектакле «Актерская гримерка», где после смерти витают души актеров — им не дают покоя несбывшиеся мечты.
— В спектакле актерские души и после смерти не могут оторваться от гримерки — они все надеются, что наконец-то сыграют то, о чем мечтали всю жизнь. Моей героине всю жизнь приходилось играть незначительные мужские роли, хотя она всегда мечтала сыграть леди Макбет. Я прожила большую жизнь и в спектакле говорю о самой себе. Профессия актера очень драматична, — говорит Лариса Лунина. — Крайне редко у актеров судьба складывается так счастливо, что они играют то, о чем мечтают, что они востребованы настолько, что могут выбирать из массы предложенных ролей. Обычно бывает наоборот.
Светлана Тимченко признается сцене в любви
— Я никогда не прихожу в театр впритык к спектаклю, у меня традиция — приходить заранее, часа за три до спектакля, — делится актриса Харьковского академического театра музыкальной комедии Светлана Тимченко. — В это время проверяю обувь, одежду, парики, раскладываю все по полочкам, чтобы иметь возможность очень быстро переодеться и во время спектакля не было никаких форсмажорных ситуаций. Спокойно настраиваюсь на позитивные мысли, если нужно, вспоминаю тексты: я играю во многих спектаклях, но в некоторых приходится работать один раз в полгода. Особых ритуалов у меня нет, хотя каждый раз перед выходом на сцену я крещусь, а еще глажу сцену, чтобы она знала, что я ее люблю, и помогала мне.
Кроме актерского мастерства и вокала, темпераментной актрисе музыкальной комедии приходится демонстрировать чудеса акробатики и другие спортивные достижения: в спектаклях она лихо прыгает, лазает по деревьям и взбирается по канатам.
— Я спортивная и выносливая и для меня ничего сверхъестественного в таких ролях нет. Правда, в спектакле «Любовь в стиле джаз» нужно было ездить на роликах, а я не умела. Пришлось учиться: тренировалась в фойе театра, а потом уверенно выехала на сцену, — вспоминает Светлана Тимченко.
У актера должен быть внутренний тумблер
Опытному актеру удается так вжиться в спектакль, что подчас он может надеяться на собственную внутреннюю память, которая его не подводит.
— Если спектакль давно сыгран, особенно настраиваться не нужно, — делится актер Харьковского академического русского драматического театра имени А.С Пушкина Петр Никитин. — Если есть сомнения, можно просто повторить текст, а в остальном действует память физических действий, эмоций. Выходишь — и работаешь. Я, например, могу играть на сцене и думать о чем-то своем.
Разумеется, в обычной жизни актеры не пребывают 24 часа в сутки в полной боевой готовности пулей вылететь на сцену и начать лицедействовать. Как они решаются выйти перед зрителями, когда им грустно, обидно или больно, и возможно, хочется спрятаться от всего мира?
— Конечно, бывает, нет настроения или желания работать, но ровно до того момента, когда ты пришел в театр, вошел в гримерку. Ты просто нажимаешь внутри себя особый тумблер и переключаешься, — говорит Петр Никитин. — А если не можешь этого сделать, нужно идти заниматься другим делом.
Как бы ни был опытен актер, он непременно волнуется.
— Я обязательно крещусь перед началом съемок в кино или перед началом спектакля, как только начинает звучать музыка. Раньше, чем началась музыка, я не крещусь, — признается актер.