В нашем повествовании не хватает разве что Индианы Джонса. Зато имеются все остальные слагаемые приключенческого боевика: проницательные детективы и таинственные монахини, несметные сокровища и четыре трупа в финале. Что же касается необходимой в таких случаях мистики, то ею можно просто захлебнуться. Ну кто же, окромя коварных бесов, мог толкнуть на преступление правоверных коммунистов? Юбилею «Стрелечанского дела» посвящается…

20 июня 1922 года пролетарии Петинки получили в подарок от властей увлекательнейшее зрелище. В Рабочем доме, стоявшем на месте нынешнего ДК ХЭМЗа, начался открытый судебный процесс над расхитителями. На скамье подсудимых рядом с ворами сидели их жертвы, а обвинителем выступал самый авторитетный грабитель — советское государство. 

Такая парадоксальная ситуация была прямым следствием бурного законотворчества первых послереволюционных лет. В феврале 1918 года большевики отнюдь не ограничились «отделением церкви от государства и школы от церкви». Тот же знаменитый декрет провозгласил отделение церкви от ее движимого и недвижимого имущества — оно объявлялось общенародным достоянием. Кто выступал в роли эксклюзивного представителя народа, догадаться нетрудно. В суматохе гражданской войны коммунистам было не до сокровищ, но со временем ситуация изменилась. К тому же появился «железный» повод — голод. «Теперь и только теперь, когда в голодных местностях едят людей, мы можем (и потому должны) произвести изъятие церковных ценностей…» —
поучал Ильич своих подельников из Политбюро. Страну захлестнула волна реквизиций. Не миновала она и Верхо-Харьковский Николаевский первоклассный девичий общежительный монастырь, располагавшийся в селе Стрелечьем. 

Считать – не пересчитать 
У святой обители было немало имущества. Одних только церквей на территории монастыря насчитывалось целых пять. Кроме главной, Николаевской, имелись еще Казанская и Михайловская в настоятельском корпусе, больничная Еленинская, кладбищенская во имя Преподобной Эмилии. А членов уездной комиссии по изъятию ценностей было всего четверо. И то, если считать «примкнувшего к ним» уполномоченного по Липецкому району Самойленко. Оценив обстановку, председатель комиссии товарищ Фирсов решился на шаг, оказавшийся роковым: объявил набор волонтеров. Пятеро проверенных парней, представлявших местную милицию, с небывалым энтузиазмом откликнулись на призыв коммуниста. И закипела работа. 

Первой подверглась ограблению самая большая церковь — Николаевская. На следующий день взялись за Казанскую и Михайловскую. «Энтузиастам» приходилось действовать на ощупь: монастырское начальство отказалось предоставить инвентарные книги. Не из вредности, а по причине полного и принципиального их отсутствия. У монахинь все держалось на доверии. «Забитым и темным» была неведома крылатая фраза вождя: «Социализм — это прежде всего учет и контроль!» Зато ее хорошо знал товарищ Фирсов. А потому ввиду отсутствия описи имущества решил обыскать абсолютно все помещения монастыря. Слова игуменьи о том, что ценностей больше нет, ничуть не повлияли на решимость комиссии. Чувствовали многоопытные, что на нечестивцев «честное монашеское» не распространяется. 

Обыск оказался более чем результативным. Были обнаружены церковные ковры, серебряные ризы, четыре сундука с церковными облигациями, чемодан со светскими вещами. Нашлись и деньги — николаевские и «керенки». Вот тут и началась сплошная мистика. Председателю комиссии и двум ее членам — Гречишникову и Славочинскому — вдруг срочно понадобилось вернуться в Харьков. По мобилке их вызвали, что ли?.. Казалось бы: подвалила удача, хватай, раскручивай! Но нет: коммунист Фирсов доверил руководить дальнейшим изъятием коммунисту Самойленко. Милиционеру Клеванному поручили провести дознание о сокрытии ценностей. Происходило все это (заметьте!) 13 мая. Но козни строили не бесы, а сотрудники ГПУ. На товарища Самойленко уже имелись «данные»: нечист на руку, подлец. 

Без кота – мышам раздолье 

Не успела улечься дорожная пыль за харьковскими товарищами, как их липецкие коллеги затеяли дележ. Блюстители порядка (ума палата!) присвоили себе 26 предметов, изъятых еще в присутствии членов уездной комиссии. Дважды уворованное милиционеры распихали по корзинам и, присыпав картошкой, вывезли из монастыря. Квартира Клеванного в Липцах стала филиалом острова сокровищ. Еле пережив выходной, 15 мая веселая компания возобновила работы. 

Никто и никогда не узнает, какие методы дознания применили сельские «менты» по отношению к монахиням. Но в том, что они оказались эффективнее приемов товарища Фирсова, нет никаких сомнений. Доказательством тому — два сундука вещей, принадлежавших помещице Филоновой, и сокровища умершей ризничной. Тайник покойной сестры Августы выдала «поисковикам» ее помощница — монахиня Молчанова. Отодвинув старый шкаф, стоявший у стены убогой кельи, уполномоченный Самойленко наткнулся на бриллиантовые россыпи. А также на золотые и серебряные. Насладиться невиданным зрелищем помешал не вовремя нарисовавшийся товарищ Клеванный. Пришлось поделиться. Увы, не только с ним. К вечеру в монастыре появился начальник волостной милиции Соколов для производства следствия по делу о сокрытии ценностей. Но нашел для себя более увлекательное занятие — воровство. 

Терпение харьковских чекистов было безграничным. Они дали милиционерам полностью закончить обыск святой обители. Почему бы и нет? Полагая, что ищут для себя, ребята трудились на славу. На следующий день после завершения акции обыскивали уже их. Сотрудники ГПУ выудили более семидесяти(!) бриллиантов, полсотни предметов из драгметаллов и сотню единиц белья, одежды, мануфактуры. Не досчитались только наличности: часть денег милиционеры успели прокутить. Арестовали и монахинь. За сокрытие ценностей. 

Допрос с пристрастием 

Трагикомедию в Рабочем доме открыла игуменья Олейникова. Наверное, она сильнее прочих провинилась перед советской властью — подмахнула фиктивную опись имущества. Впрочем, председателя ревтрибунала злосчастный автограф интересовал меньше всего. Догадывался: под дулами наганов и не такое подпишешь. Товарища Тишкова больше волновало вечное — рай, ад, служение Господу. А также еще один животрепещущий вопрос: выходят ли монашки замуж? Смиренным голосом, с достоинством, не торопясь, настоятельница давала ответы. Спешить было решительным образом некуда. За плечами — сорок лет иноческого служения, впереди — вечность. Суетиться приходилось председательствующему. Спектакль на тему «Религия — враг трудящихся» разваливался на глазах. И тогда товарищ Тишков бросил на стол козырную карту — фотографии монахинь, мило беседующих с деникинскими офицерами. Мускул не дрогнул на лице игуменьи: «Это происходило за стенами монастыря». 

Допрос превратился в монолог председательствующего, лишь изредка прерывавшийся короткими ответами гражданки Олейниковой. Игуменье припомнили все: дружбу с помещицей Филоновой, монастырские земли площадью в 1200 десятин (ошиблись — 1600). Товарищу Тишкову даже удалось доказать «эксплуататорскую сущность» духовенства: монастырь сдавал участки в аренду за пятьдесят процентов от урожая. Но симпатии публики, особенно женской ее части, были явно не на стороне революционного трибунала. Ситуацию изменил допрос следующего подсудимого. 

«Хлебопашец» и компания 
Сотрудник уголовного розыска Хоменко внешностью и манерами напоминал типичного крестьянина из произведений Николая Некрасова. На вопрос о предыдущем месте работы ответил коротко: «Занимался хлебопашеством». В розыск поступил стажером, находился на испытании, которое с треском провалил. Тишков довел до сведения присутствующих расширенный вариант трудовой биографии Хоменко. «Пахарь» был носильщиком на вокзале, артистом, матросом, а также… участником анархистской банды. Публика взроптала: «Куда вы раньше смотрели?!» 

Однако сюрприз был не последним. Выяснилось, что даже сама фамилия подсудимого вызывает у следствия сильные сомнения. Возможно, Хоменко является… Сигаевым? От такого предположения оцепенел весь зал. Знаменитого провокатора, «трудившегося» среди рабочих ХПЗ, найдут и расстреляют пятью годами позже. Но тогда этого не мог знать никто. Тождества Хоменко с Сигаевым трибуналу так и не удалось доказать. Не было необходимости: собственные деяния «хлебопашца» вполне тянули на «высшую меру социальной защиты». Правда, наличие «преступного сговора» Хоменко не признал. 

Не признали его ни Клеванный, ни Соколов, ни Самойленко. Трибуналу так и не удалось назначить крайнего — инициатора хищения. Подсудимые кивали друг на друга. Более того, все, за исключением Клеванного, упорно твердили, будто и близко не представляли истинной стоимости украденного. Большевик Самойленко объяснял свои действия крайней нуждой, а большевик Соколов — необдуманностью. И каждый говорил об алчности, охватившей его при виде сокровищ. Почему эта страсть оказалась бессильной против монахинь, трибунал выяснять не стал. 

Соколов и Самойленко сразу же после ареста вылетели из партии. Пресса, комментировавшая процесс, именовала их исключительно «лжекоммунистами». Несмотря на то, что они за советскую власть кровь проливали. И не только свою: Соколов был сотрудником фронтовой ЧК. Но тащить «старые кадры» в светлое будущее коммунистам было не резон: подрастало пополнение, «верное заветам своих отцов». 

Молодость страны советов 

На второй день суда давали показания двадцатилетние юнцы — милиционер Русаков и агент уголовного розыска Козловский. Интеллектуальный уровень последнего потряс даже непритязательную пролетарскую публику. Из диалога председательствующего с подсудимым Козловским:
— Ваши обязанности?
— Раскрывать преступления!
— Сколько же вы преступников обнаружили при изъятии ценностей?
— Точного количества не упомню…
— Ну, приблизительно?
— Штук пять.
— Кто ж это такие?
— Советские служащие! — махнул рукой Козловский в сторону подсудимых.
Зал покатился со смеху. Юный сыщик вполне искренне считал, что раз начальство ворует, то и ему можно. Малолетнего пинкертона объегорили старшие коллеги — не отдали обещанную долю добычи, чем и спасли хлопца от расстрельного приговора. Потешил публику и куда более расторопный Русаков. Когда его соратники прикрывали награбленное картошкой, юный милиционер соригинальничал. «…Прикрыл ценности яйцами!» — торжественно провозгласил председательствующий. Реакция зрителей была предсказуемой. 

Допрос затворниц подобного оживления не вызвал. Хотя и там были любопытные моменты. У схимницы Бокодаровой председательствующий «пытался вызвать искру критического отношения к своему служению Господу». Для справки: означенная гражданка провела в святой обители пятьдесят(!) лет. Мудрее поступил обвинитель товарищ Пасечник: «учитывая религиозный фанатизм и преклонный возраст подсудимых», не стал требовать для монахинь тюремного заключения. Да и чем можно было напугать ту же Бокодарову? Пятеро старушек отделались условными сроками. Козловского с Русаковым спасла молодость — по пять лет принудительных работ каждому. А Соколова, Самойленко, Клеванного и Хоменко бесы алчности «подвели под монастырь». В прямом и переносном смысле. Расстрельный приговор поставил крест на их славных революционных биографиях.
…Когда оглашали список похищенного, кто-то из публики крикнул: «Так это ж весь Харьков накормить можно!» И был, безусловно, прав. Ценности достались советскому государству, но оазисом сытости наш город почему-то не стал. Странно, не правда ли?