Открылись неизвестные ранее подробности известной репинской картины
Окончив Академию художеств и получив за картину «Воскрешение дочери Иаира» большую золотую медаль, дающую право на заграничную командировку за казенный счет, уже знаменитый художник Илья Репин уехал за границу. Пробыв там три года, преимущественно в Париже, и не дождавшись окончания срока командировки, он вернулся в Россию и сразу же поехал к себе на родину, в Чугуев. Контраст родного городка с опостылевшей за три года Европой, волна новых впечатлений, тем и образов для творчества буквально ошеломили художника. «Бывал на свадьбах, на базарах, в волостях, на постоялых дворах, в кабаках, в трактирах и в церквах... что это за прелесть, что это за восторг!!!» «A какие дукаты, монисты!! головные повязки, цветы!! A какие лица!!! A какая речь!!! Просто прелесть, прелесть и прелесть!!!» — эти цитаты из писем Репина чугуевского периода его творчества неизменно повторяют искусствоведы. А период стал действительно плодотворным — в Чугуеве были созданы первые крестьянские портреты-типы «Мужичок из робких» и «Мужик с дурным глазом», написана первая картина на революционную тему «Под жандармским конвоем», сценки «В волостном правлении» и «Экзамен в сельской школе». Здесь же Репин запасся типами для будущих картин. Так, мало кто знает, что Иван Грозный на знаменитой репинской картине был списан художником с чугуевского грузчика, случайно встреченного на базаре… Но самым весомым итогом пребывания на родине стал знаменитый «Протодиакон» — первая работа художника, экспонировавшаяся у передвижников, с которыми оказалась безраздельно связанной вся дальнейшая творческая жизнь Репина.Прототипом и моделью для написания этой картины художнику послужил, как известно, протодиакон Покровского собора Иван Уланов. «А тип преинтересный! Это экстракт наших дьяконов, этих львов духовенства, у которых ни на одну иоту не полагается ничего духовного, — весь он плоть и кровь, лупоглазие, зев и рев, рев бессмысленный, но торжественный и сильный, как сам обряд в большинстве случаев. Мне кажется, у нас дьякон есть единственный отголосок языческого жреца, славянского еще, и это мне всегда виделось в моем любезном дьяконе — как самом типичном, самом страшном из всех дьяконов. Чувственность и артистизм своего дела, больше ничего!» — еще одна «крылатая» репинская цитата, особо любимая критиками в советское время как «разоблачающая природу духовенства». Едва ли Репин стремился «разоблачать», да попросту и не мог — как человек невоцерковленный он был далек от знания истинной природы духовенства. Возможно, и портрет вышел не совсем правдивым, во всяком случае, известно, что сам Иван Уланов, как вспоминал Репин, остался им недоволен. Увы, сравнивать не с чем — иных портретов протодиакона по понятным причинам не существует. Да и вообще, к большому нашему сожалению, сведений об Иване Уланове имеется очень мало, в основном только те, что оставил Репин. Недавно стала известна еще одна деталь, если и не уникальная в научном отношении, то, по крайней мере, изумительная в своей оригинальности. Оказывается, у протодиакона была дочь, судя по описанию которой, оставленному современником, тучность и телесная могучесть были характерными чертами не дьяконов вообще, а… всего лишь семьи Улановых.
Описание это принадлежит перу полковника Павла Сахновского — белоэмигранта и бывшего преподавателя Чугуевского юнкерского пехотного училища. Его воспоминания уводят читателя в 90-е годы ХІХ века, а фрагмент, посвященный «мадемуазель Улановой», столь живописен, что заслуживает, с некоторыми комментариями, быть приведенным здесь полностью.
«Как бы неотделимой, сжившейся совершенно с юнкерской средой была, — до некоторой степени достопримечательность Чугуева, — дочь заштатного, на покое, Харьковского протодиакона — Уланова». Здесь автор делает сноску — примечание о том, что протодиакон Уланов — тот самый, послуживший моделью знаменитому художнику Репину, и продолжает:
«…очень крупная девица, лет за 35, с талией обхвата в полтора, весом пудиков до семи, закармливавшая юнкеров варениками, блинами и замечательными слоеными пирожками с малиновым вареньем…»
Вот вам и «разоблачение»! Дочь, судя по всему, пошла в отца, а при таких кулинарных способностях дочери и, скорее всего, супруги наш протодиакон просто не мог быть тощим! Тем более, как видим, вкусной снеди в семье Улановых готовилось столько, что даже обладавшим немалым аппетитом юнкерам хватало…
Но даже не этим объяснялась популярность протодиаконовой дочки:
«М-lle Уланова была завсегдатаем всем юнкерских вечеров и спектаклей. Юнкера иногда задавались целью загонять ее вконец в польке или в вальсе, — мазурки она не любила, — но это им не удавалось… — вспоминает полковник Сахновский, нередко бывавший распорядителем юнкерских балов. — Помню случай, когда ко мне обратился старик штаб-трубач Глущенко
(30-го драгунского полка), обычно управлявший хором трубачей, со словами: «Ваше Высокоблагородие! Та будемо кончать: губы у трубачей вже попухли, а юнкера ничого не зроблять з нею, бо у ней импет»… Что такое «импет» — так и осталось для меня загадкой до сих пор: старик Глущенко не пожелал мне этого разъяснить…»
Остается и нам только догадываться, что именно подра-зумевал простодушный драгун под странным словом «импет». Может быть, «иммунитет» к танцам, объяснявшийся силой и выносливостью здоровой девицы, могущей дать фору и юнкерам?
Окончание фрагмента воспоминаний, посвященного «протодиаконовне», и через сто лет можно привести в качестве воспитательного довода о пользе кулинарных способностей незамужних девушек: «Девица Уланова, выйдя замуж за бывшего юнкера 1 роты Балтазара Калустова, два года объедавшегося у нее блинами и слоеными пирожками, еще в девяностых годах покинула Чугуев и уже не «блистала» на вечерах…»
Эти строки полковник Сахновский писал в эмиграции, накануне второй мировой войны. Насколько же неординарной и запоминающейся была личность дочери протодиакона, насколько светлые чувства оставила она в душах современников, судя по тому, что и через полвека о расставании с ней вспоминали
с нескрываемой грустью…