Аркадию Филатову, Аркадию Павловичу Филатову, а для близких просто Каде – 80 лет!

Невероятно. Но пришло время поднять и этот груз годов, которые вместили многое и многих. Я давний и искренний филатофил. Знаю о нем многое, но о многом не ведаю ничего. Перелистываю сборники его стихов и каждый раз открываю нечто совершенно неожиданное. Это свойство отменной поэзии. А еще у Кади есть удивительнейший роман «Хрен по деревне», где проза прерывается стихами, которые существуют сами по себе, но своеобразно комментируют действие. Это похоже на брехтовские зонги. А еще так писали восточные поэты средневековья. Свое интервью с Филатовым я в этой же манере буду прерывать его стихами.

— Аркадий Павлович, в фильме «Послушай, не идет ли дождь» по вашему сценарию главный герой, а это писатель Юрий Казаков, которого играет Алексей Петренко, говорит: «Главное в жизни - не сколько ты проживешь. Этого все равно будет мало, и умирать все равно будет ужасно. А главное в жизни – сколько будет таких упоительных дней… таких упоительных дней». Так что для вас эти «упоительные дни»?

— Это не дни, это времена, когда ты счастлив. Если это было один раз в жизни, то кому это надо? В течение дня настроение меняется пятьдесят раз. Но нужно, чтобы среди перепадов было хотя бы одно счастливое настроение.

— У вас получается?

— В общем, да.

— В молодости было чаще?

— Может быть, в молодости, может, сейчас. Не это важно. Главное: как это действует на тебя. И вот вдруг оказывается, что ты счастлив, несмотря на жуткие обиды, разочарования или еще что-то такое. Я прожил счастливо. Обиды проходят ведь. А вот то, что радовало, остается. И сейчас радует. И будет радовать.

— Аркадий Павлович, вы знаете, что у меня есть банальный прием для каждого интервью с вами, а их было немало…

— Только давай, пожалуйста, вот без этого «вы» и «Аркадия Павловича»!

— Хорошо-хорошо. Так вот, Кадя, каждый раз я вспоминаю тот факт, что ты сидел у Михаила Булгакова на коленях. Мне это дает какое-то особенное ощущение масштаба времени. Вот Филатов рядом, а Булгаков так далеко, но, оказывается, рядом. Меня это радует.

— Меня это тоже не может не радовать, хотя момент «сидения» я, конечно же, не помню. Булгаков просто зашел к нам в гости.

— Ты родился в Дзержинске. Там же родились Эдуард Лимонов и Сергей Чиграков («Чиж & Co). Просто не городок, а поставщик талантов для Харькова.

— Раз нас трое, то что-то тут есть. Других подобных городов я не припомню.

— Ты окончил наш университетский физмат.

— Ну, не так сразу. Отец хотел, чтобы я пошел в военное училище, но на медкомиссии выяснилось, что я плохо вижу левым глазом. И что делать с этим, как лечить, никто не знал. А я был уверен, что я такой же, как все, что это нормально, что у всех что-то с левым глазом. А уже потом, не без приключений, я оказался в Харьковском университете на ядерном отделении.

***
Мой баритон в базарный день пинка
напросится. Но мы на то плевали,
когда романс нещадно затевали,
присев в лесу у чистого пенька.
Я петь не мастер. Ты был мастер слушать.

— Кадя, и вот как ты из физика-ядерщика, кандидата наук, преподавателя стал поэтом?

— Да, я около девяти лет после университета преподавал в военном училище – том, что рядом с парком Горького. Зачем все это вспоминать?

— Но ведь то были замечательные времена, когда все только и говорили о «физиках и лириках». А Аркадий Павлович Филатов был тогда и физиком, и лириком.

— Учитывая, что физику я сейчас почти не помню, видно, физиком я был неважнецким. Но год провел в аспирантуре УФТИ. «Спрятался» там от необходимости сбрить бороду по требованию своего военного начальства, испуганного строгим взглядом одного киевского генерала-инспектора. Я, будучи в аспирантуре, даже книжку написал по ядерной физике. А потом сделал резкий шаг – ушел в новую харьковскую газету «Вечерний Харьков» по приглашению ее первого редактора Владимира Милюхи.

— Так первая книга была «физической» или «лирической»?

— Нет, первой книгой был сборник стихов «Слова» 65-го года.

***
…Потому что – навек, на вечер,
Потому что – дни, как разведчики.
Потому что я – человек,
Потому что я - человечек,
Потому что я – человечище!

— Кадя, у тебя в друзьях, знакомых ходило множество удивительных людей. Тут и Эрнст Неизвестный, и Юрий Казаков, и Виктор Некрасов, и, естественно, Борис Чичибабин.

— Естественно!

— А можно кого-то из них выделить как самого близкого, родного?

— Это было бы нечестно по отношению к другим. И выделять я никого не буду. Вот с Эриком мы просто любили друг друга. Я заходил к нему в мастерскую, мы оправлялись на Сретенку, выпивали, шли к кому-то в гости… Встречи были короткие, но их была масса. Только дружбой я бы это не назвал. Он ведь был значительно старше меня. Вот Виктор Некрасов, с которым мы встречались и в Киеве, и в Москве, был другом. Старшим другом. Мы общались на ты. Я показывал ему свои стихи, он говорил, что в стихах ни хрена не понимает, но вот это и это ему понравилось. И его оценка была очень важна для меня. Все, что он говорил, я воспринимал как слова учителя. Кстати, он себя великим писателем не считал. «Архитектор я по профессии», – говорил он.

— А Казаков?

— С Юрой все было проще. Мы дружили. Он был прелестный, прекрасный человек. Он был мне большим другом.

— Даниэль, Синявский?

— Даниэль был большим другом. С Синявским мы просто встречались. Я никогда ему не звонил.

***
Мне Юра Казаков писал в надежде
На дружбу вечную. Дай Бог его словам
и славам, и позорам. Котлован
все поглотил, и все случилось прежде,
чем вдруг я стал обоих нас старее.

— Вернемся в Харьков. В то время, когда наш город в поэтическом смысле стоял вровень с Москвой, Ленинградом. Я не о количестве поэтов на один квадратный метр говорю. Я о высоте и качестве рожденных в нашем городе слов. Соперничество среди вас было?

— Никакого!

— По ранжиру не выстраивались ты, Чичибабин, Лимонов?..

— Да Лимонов был просто мальчиком. Мальчишкой! Он был в хорошей компании с тем же Вагричем Бахчаняном. Сам же он тогда ничего не делал, ничего не писал.

— Мотрич?

— Он был очень интересным человеком, но как поэт… Он принимал во всем участие, но ни мне, ни Борьке стихов своих не читал. Он был хорошим парнем. Вот так скажу. И на этом остановимся… Я даже поехал его в Киев хоронить, когда он помер.

— Что за отношения были с Борисом Алексеевичем?

— Мы были и большими друзьями, и большими врагами. По-разному было. И ссор у нас было достаточно – самых что ни на есть палаческих. И дружб было самых влюбленных тоже достаточно. Вот я сейчас его вспоминаю… Он не был мне другом. Все-таки 15 лет разницы. Мне-то было 20 лет, когда мы познакомились. Мы были своими людьми. Вместе выступали. У нас была своя компания: Марк Богуславский, Леша Пугачев, Саша Лесникова, Борька Чичибабин и я. Нас было пять человек.

***
…Умыты тайные хоромы,
и различим на храмах звон.
Одно неведомо – кого мы,
спохватываясь, вдруг зовем.

— Поговорим о сценаристе Филатове.

— А вот «сценарист Филатов» получился! Я примерно четыре года проработал в газете «Вечерний Харьков», а потом меня подвинули. Главред Милюха ушел в обком. А перед этим сказал мне: «Тебе здесь делать нечего. Все равно выгонят. Напиши заявление об уходе сам». Я не написал. И тут начались телодвижения людей, которых я не хочу сейчас называть. Их было трое в газете. В конце концов, я ушел. И года три работал в рекламе. И тут приехал режиссер Кордон. Он искал человека, с которым мог бы написать сценарий фильма «Великий самоед». Казаков мог накрапать страницу и уйти выпивать на недели. А потом вообще сказал: «Да иди ты со своим фильмом!» Вот и искал Кордон нового автора. Мы с ним сошлись, и я забросил свою рекламную газету.

— Кордон же тоже из Харькова?

— Да, он что-то делал в русском театре. Ребята оттуда у него снимались. Я тоже там что-то делал. В театре и познакомились. И стали снимать фильмы один за другим.

— Дебютный фильм – «Великий самоед». И сразу первая премия на московском фестивале молодых кинематографистов. Потом он получит премию в Рейкьявике, на Филиппинах…

— Рейкьявика не было. Филиппины – да. Были даже деньги за премию.

— Но сколько, ты не знал?

— Знал, но сейчас не вспомню. Там был Герасимов. Он получил дипломы и все остальное, но о награде мы узнали лишь через несколько месяцев. Он ничего не сказал.

— Так, может, мотнуться на Филиппины за правдой?

— Нет, как-то не хочется.

***
Теперь и шага не страшись –
Уже прошел две трети круга.
Зачем прошел, скажи мне, жизнь,
Моя прекрасная подруга.

Зачем, спасая от химер
и букв науки простодушной,
ты подала нам столько вер
и не одной единонужной?

— Внесем ясность в такую страничку биографии. Ты как поэт-песенник сотрудничал с Мокроусовым, Шнитке…

— Мокроусова я знал, потому что он, как и я, из Нижнего Новгорода. Именно этот город я и считаю своей истинной родиной. Нет, с Мокроусовым ничего не писал. Это сейчас такое выдает интернет.

— Дога, Шнитке?

— С Догой я написал песен пять.

— А со Шнитке?

— Тут особая история. С ним меня познакомила Софья Губайдулина, которая писала музыку к «Великому самоеду». Он знал мои стихи. Однако дружбы у нас никакой не было. Он все подбивал меня написать слова к своей оратории, что ли?.. Нет, он это как-то иначе называл. Я ему дважды писал текст. Он хвалил, но просил изобразить что-нибудь другое. И я написал, скажу откровенно, с моей точки зрения, какую-то херню. Он же воскликнул: «Во! Вот это то, что надо!» Он тогда уезжал насовсем в Германию. А потом мне передали пластинку. Там стояло мое имя: Аркадий Филатов на немецком языке. И стихи тоже.

— Теперь там выходят пластинки и, наверное, пишут, что это стихи Гейне.

— Черт его знает, что они там пишут! Не знаю.

— Все сценарии были реализованы?

— Нет, конечно.

— Вот пишут, что был запущен и остановлен твой фильм с Меньшовым, с тем же Александром Кордоном…

— Ты знаешь, сценариев было много. Я даже сюжеты не все помню. Мне дороги только «Последний самоед», «Послушай, не идет ли дождь» и сериал «Шахматист». Все остальное…

— А со стихами та же история? Есть те, которые всегда рядом?

— Да, почти все. Почти все.

— Все равно дороги? И ты многодетный отец?

— Да, я их все люблю. Я понимаю, что какие-то лучше, какие-то слабее. Но я все равно их люблю. Есть стихи, которые какому-то читателю будут неинтересны. Ну так что с того? А я их люблю.

— С дружбами тоже так? Дороги все?

— Да, но только те, которые остались дружбами. Дружбы имеют свойство переставать быть таковыми. Вот смотри (Кадя показывает рукой на фотографии на стене) – тут есть те, которые я разорвал бы в клочья. Но люди еще живы.

— Значит, пусть будут повешенными…

***
…И станет рот твой тишиной наполнен,
пока вокруг без устали палят.
И ты вот так – останешься безмолвен
вдали от дач, которые стоят.