Повествовать о победах легко и приятно. О поражениях — куда тяжелее. Зато интереснее. Бесчисленные «как?» и «почему?» заставляют мозг работать на предельных оборотах. Как могло случиться, что Харьков, ранее видевший вражеских солдат разве что в качестве пленных, вдруг оказался под чужеземным владычеством? Почему, узрев немцев, большая часть населения лишь облегченно вздохнула?
В апреле 1918 года газета «Возрождение» ответила на этот вопрос до боли откровенно: «Пята соплеменного хама тяжелее и позорнее пяты иноплеменного культуртрегера». Но всеобщим это мнение не являлось. Наличествовали и другие, не менее категоричные. Что неудивительно: иностранных оккупантов город встречал впервые…Странно, что никто не догадался обвинить в сдаче Харькова журналистов. А ведь они виноваты подлые. Сглазили. Задолго до того как по Екатеринославской загрохотали немецкие сапоги, язвительная «Жизнь» пророчески изрекла: «По всей видимости окончательно, раз и навсегда, «самоопределит» нас фельдмаршал Гинденбург». Столь мрачное предсказание было реакцией на провозглашение Донецко-Криворожской республики. Не сходя с места, город третий раз в течение года поменял государственную принадлежность.
Руководители новорожденной державы всерьез полагали, что если уж они объявили об отделении, то немцы, получившие Украину по Брестскому договору, всенепременно остановят свои войска на границе Харьковской губернии. Отрезвление пришло довольно быстро.
Началась эвакуация
Убегать из Харькова в роли премьер-министра товарищу Артему довелось впервые. А потому он наделал массу ошибок. К примеру, понадеялся на классовое сознание рабочих ХПЗ. И оно не подвело. Паровозостроителей. Узнав об эвакуационных аппетитах Артема, рабочие опешили. Пролетарскую державу они любили не меньше своего лидера, но отдавать все, включая сырье, не собирались. Такой вариант вел к остановке завода, а в перспективе — к голодной смерти. К тому же у рабочих были все основания подозревать, что большевички скроются вместе с полуторамесячным долгом по зарплате. Начался тихий саботаж. Впрочем, не такой уж и тихий…
До руководства «республики» дошли слухи о подготовке манифестации протеста. Штаб по борьбе с контрреволюцией арестовал троих «зачинщиков». И тогда завод встал: либо вы их отпускаете, либо — никакой эвакуации. 29 марта 1918 года товарищ Артем впал в истерику. Прилюдно, на заседании пленума Совдепа. Он то грозил расстрелами «братьям по классу», то взывал к их сознательности. И даже умудрился узреть на ХПЗ подпольный гайдамацкий отряд, готовивший антисоветское восстание. Тем не менее арестованных пришлось освободить. И долги выплатить. Но время, драгоценное время…
Пролетарии завода «Герлях и Пульст» тоже не торопились. Они безропотно отдали оборудование для производства пулеметов, но отказались грузить станки, изготовленные по заказу Южной железной дороги. Равно как и хранившиеся на заводе запасы металла. Мотив был тот же: вы удираете, а нам здесь жить. И на какие шиши, простите?
Зато такая проблема не стояла перед красным чиновничеством. «Народные» судьи, убегая, выписали себе по 400 рублей жалования и еще по 600 рублей «на эвакуацию». Для сравнения: красногвардейцы ХПЗ, уходившие на германский фронт, получали в качестве подъемных «целую» сотню. А денежки Харьковского отделения Госбанка, изъятые комиссаром Ротенбергом, 5 апреля уехали в Саратов — 57 мешков наличности, включая ценные бумаги. «Проклятьем заклейменных» власть киданула снова. Теперь уже своя, родная. У многих осталась лишь одна надежда: погреть руки во время «пересменки». Так нет же! Широкомасштабной «грабиловки», подобной той, которая случилась в 1941 году при аналогичных обстоятельствах, весной восемнадцатого, не произошло. Нашлись люди, обеспечившие относительно спокойную смену власти. И было их немало.
Три тысячи боевиков
Утром 8 апреля у всех ключевых объектов и на главных магистралях города появилась вооруженная еврейская молодежь. На левом рукаве каждого юноши красовалась повязка с буквами «ГО» — «городская охрана». Эту приятную неожиданность общество поставило в заслугу местному самоуправлению, что, на наш взгляд, вряд ли оправдано. Харьковская дума, распущенная большевиками еще перед новым годом, действительно, днем ранее успела возродиться как Феникс из пепла. Но отмобилизовать такое количество
бойцов менее чем за сутки…
Видимо, существовала договоренность между товарищем Кином, сдавшим накануне должность коменданта города, и его преемником, неким Фельдманом. Выступая 6 апреля на заседании пленума Совдепа при сиротливо пустующих скамьях большевистской фракции, экс-комендант заявил, что передает охрану Харькова в надежные руки. И, надо признаться, не соврал. Количество эксцессов, практически неизбежных при занятии большого города чужой армией, было сведено к минимуму. Возможно, потому, что недавними студентами, провизорами и сапожниками руководили настоящие профессионалы.
Присяжным поверенным Николаенко, получившим полномочия от городской управы, в фантастически короткий срок была реанимирована харьковская милиция. Кадровую проблему он решил на удивление просто: призвал всех, вычищенных большевиками по политическим мотивам. И сразу же перевел подчиненных на казарменное положение.
Гражданин Воскресенский, опять-таки по поручению управы, организовал охрану судебных установлений и нотариальных контор. Усилиями членов местного самоуправления в городе было развернуто тридцать два приемных пункта под флагом Красного Креста, налажено дежурство врачей и санитаров. Из листовок, подписанных председателем думы Рубинштейном и городским головой товарищем Агабековым, харьковчане смогли узнать, что анархии в переходной период не предвидится: представительский орган, избранный всеми горожанами, берет власть в свои руки.
К полудню 8-го апреля, выполняя постановление думы, «городская охрана» очистила центральные магистрали от больших скоплений народа. С некоторых улиц обывателей убрали вообще. Причем сделано это было, по воспоминаниям современников, довольно-таки корректно. Остановились трамвай и конка, закрылись немногие магазины, рискнувшие начать работу. Милиция привычно разогнала уличных торговцев. Город застыл в ожидании чужой армии. Но сначала нужно было пережить отступление своей.
Горе побежденным
Советские войска, оборонявшие Харьков, предельно четко охарактеризовал товарищ Рухимович, один из «отцов» местной Красной гвардии. Покидая город, он заявил: «Наши части, не будем скрывать, разлагаются, превращаются в группы людей, желающие как можно больше положить себе в карман».
С девяти утра «группы» стали появляться на городских улицах. К двенадцати они заполонили Ектеринославскую, Большую Панасовскую и Петинскую (Полтавский Шлях, Котлова, Плехановскую). Двигались пешком и на лошадях, с оружием и без. Оборванные, а зачастую босые солдаты отбирали съестное у торговок, опрометчиво задержавшихся на улице. Все добытое уничтожалось на ходу. Вид у воинов был чрезвычайно жалким. За счет отступавших неплохо поживилась харьковская милиция. Лошади, отобранные накануне большевиками «для нужд фронта», вновь оказались у блюстителей порядка. Да и с винтовками солдаты расставалась без особого сожаления.
Правда, не все. До последнего отстреливалась горстка красноармейцев на Екатеринославском мосту. Им было что защищать. Внизу, на привокзальных путях, маневрировали поезда, забитые убегавшим воинством. Уничтожив охрану моста, немцы открыли по эшелонам огонь из пулеметов. Беспощадное избиение продолжалось около часа. А когда оно прекратилось, к командиру немецкого отряда подошел начальник 6-го милиционного участка Едлинский.
Это была первая встреча представителя харьковской власти с оккупантами. Около 13.00 за большим столом, установленным на углу Екатеринославской и Александровской (Полтавского Шляха и Красноармейской), гласный городской думы А.Ю. Вегнер начал переговоры с немцами.
Где-то в это время с Балашовки уходил последний поезд. Администрация станции проявила неслыханное благородство. Уезжая, выплатила персоналу двухмесячный оклад. Да и захватила в дорожку всего ничего — два телеграфных аппарата. Сравните: уже упоминавшиеся «народные» судьи выгребли из своего «офиса» все, включая самовар, стаканы и чайные ложки. Балашовские железнодорожники не были столь «принципиальными». Однако успели до обеда отправить восемь составов.
Одним из последних уходил из города инспектор советской кавалерии Павел Елин. Но не ушел. Около двух часов дня (немцы уже были в центре города) он еще пытался реквизировать на ипподроме лошадей. Труп товарища Елина нашли аж на Университетской. При нем было восемнадцать тысяч наличными.
Три порядка
Когда старая власть еще остывала, валяясь на мостовой с крадеными деньгами, новая уже обживала город. Первым «стратегическим объектом», взятым немцами, стал «Гранд-Отель» на Павловской площади (Розы Люксембург). Весь верхний этаж — 29 номеров — занял командир 91-й пехотной дивизии генерал-лейтенант Клаузиус со своим штабом. Часть офицеров расположилась в «Метрополе» на Николаевской (площадь Конституции).
Бывшее дворянское собрание отвели под немецкую военную комендатуру. Именно здесь поселился пресловутый майор Фишер, чей приказ советские историки долго использовали вместо пугала. Первой инициативой коменданта стала немедленная сдача оружия населением. Всем, не успевшим сделать это до 12 апреля, грозил расстрел. Интересно: как действовали чекисты, обнаружив при обыске у «классового врага» любовно смазанный «Льюис»? Наверное, строго грозили пальчиком. Особенно, если он лежал на спусковом крючке. Так же поступали и немцы.
А пока в чужеземных офицеров, подъехавших на Николаевскую площадь к Датскому консульству, восторженные дамы бросали белые хризантемы. Около 15.00 в помещении дипломатического представительства генералу Клаузиусу вручили постановление думы, специально переведенное на немецкий. Оккупанты высоко оценили усилия местного самоуправления, направленные на поддержание порядка. Но на всякий случай принялись устанавливать еще и свой. К 11 апреля «порядков» стало три: вместе с войсками Центральной Рады, прибывшими на следующий день после немцев, в Харькове появилась и украинская военная комендатура. Согласно договоренностям между «высокими сторонами», именно она стала считаться главной. В это можно поверить, особенно если учесть, что в городе стояла одна украинская дивизия и три немецких — две пехотные и одна кавалерийская. Местному самоуправлению оставили все права, положенные ему по закону.
Вольные нравы торгового города столкнулись с немецкими порядками в украинской обертке. Получилась трагикомедия. Чего стоит, к примеру, такая цитата: «Дворники усердно принялись за очистку мостовых. Даже на тех улицах, которые испокон веку чистотой не отличались». Неужто нельзя было взяться за метлу без немецкого пинка? Характерна история с введением среднеевропейского времени. Решили сориентироваться на Берлин, но сделали это по-нашенски. Приказ губернского старосты о том, что 11 апреля нужно перевести стрелки, в газетах появился только 13-го. Соединение несоединимого долго продолжаться не могло…
По иронии судьбы, многие здания, связанные с пребыванием в Харькове «первых немцев», были разрушены во время войны со «вторыми». Печальная участь постигла гостиницы «Гранд-Отель» и «Метрополь», переименованные в «Спартак» и «Красную». Дворянское собрание, прежде чем погибнуть, успело побывать парламентом Советской Украины, Дворцом пионеров и под занавес — солдатским борделем. И только Датское консульство — бывший магазин «Жорж Борман» и нынешний «Ведмедик» — живет и здравствует на радость харьковчанам. Согласитесь, есть в этом что-то символическое.