Из всех властей, осчастлививших наш город своим присутствием, гетманская была, пожалуй, наиболее экзотической. 29 апреля 1918 года над исстрадавшейся Украиной впервые после многолетнего перерыва блеснула булава. Случилось это знаменательное событие в стольном Киеве. До слобожанской столицы отблеск дошел со значительным опозданием.

Как тут не позавидовать немецким историкам! Даже девяносто лет спустя можно запросто составить почасовой график вхождения войск кайзера в Харьков. А вот узнать, когда одна украинская власть сменила другую, гораздо сложнее. 

В умной книжке, изданной между прочим совсем недавно, довелось прочитать, что первомайская демонстрация 1918 года была «формой борьбы» против «гетманско-оккупационного режима». По хронологии — верно, по сути — нет. Уже была разогнана Центральная Рада, сидели под арестом украинские министры, Павел Скоропадский тешился булавой, а в Харькове — праздновали Первомай. Вот что может случиться, когда барахлит телеграф! 

Да и с «борьбой» не складывается. На территории Украинской Народной Республики 1 мая считалось «Святом Трудящого Люду». Никто иной, как губернский комендант Харьковщины атаман Мироненко-Васютинский дал разрешение на проведение манифестаций. Невзирая, кстати, на военное положение. У нас ведь республика все еще существовала. Но слухи о том, что в Киеве какие-то волнения, до города уже доходили. 

И наконец дошли 

Первые достоверные сведения о гетманском перевороте привез в Харьков профессор Погодин, заведующий финотделом губернского земства. Возвратившись из Киева в ночь с 1-го на 2-е мая, он дал обширное интервью харьковской прессе. «Уже в понедельник, 29 апреля, не было приема ни у премьер-министра Голубовича, ни у министра внутренних дел Ткаченко. Работа в департаментах еще продолжалась кое-где, но в других уже был полный паралич». Тем не менее в последний день существования правительства Центральной Рады Погодин умудрился встретиться с министром финансов и получить для губернского земства разрешение на выпуск бонов. Мало ли что переворот! В губернии наличности не хватает! 

3 мая харьковские газеты опубликовали «Грамоту» гетмана Скоропадского. Под одним из ее пунктов мог бы подписаться каждый: «Украинское правительство оказалось несостоятельным…» Зато другой вызвал бурю эмоций: «Права частной собственности — как основы культуры и цивилизации — восстанавливаются в полном объеме и все распоряжения бывшего Украинского правительства, а равно Временного Российского Правительства отменяются». 

Вечером того же дня собралась на чрезвычайное заседание городская дума. Гласный Агабеков, правый эсер, заявил: «Новая власть, образовавшаяся в Киеве, является даже не буржуазной, а самодержавной. Пролетариат теряет все свои завоевания, полученные с помощью революции». Гласный Соколовский, украинский эсдек, согласившись с Агабековым, взялся за прогнозирование: «Возможно, пан Скоропадский объявится в скором времени гетманом всея России». Еврейский социалист Шапиро печально заключил: «Наступила тяжелая, мрачная реакция». Но вместо того чтобы «спасать революцию», все говоруны пошли… праздновать. Ну, разве что, кроме Шапиро. 

В 1918 году Первомай и Пасха пришлись на одну неделю. Тогда, как и сейчас, из случайного совпадения вытекало закономерное следствие — многодневный массовый загул. И. о. городского коменданта сотник Попсуй-Шапко по такому случаю отменил на период с 3 по 5 мая комендантский час. «Реакция» оказалась не такой уж и «мрачной». А «тяжелой» была разве что голова с похмелья у радетелей за счастье народное. Впрочем, как и у их идеологических противников. Ведь те праздновали еще и победу. 

Съезд победителей 
11 мая в Харьковском оперном театре собрался губернский съезд Союза хлеборобов. Именно эта организация призвала к власти Павла Скоропадского несколько дней назад. Правда, злые языки поговаривали, что к «сошествию на престол» приложила руку еще и германская армия. Генерал Менгельбир, командовавший немецкими войсками в Харькове, подобные слухи решительно опроверг. «Переворот этот явился исключительно результатом действия местных сил», — не моргнув глазом, заявил он журналисту газеты «Возрождение». То, что Центральную Раду разогнал немецкий отряд, уже тогда ни для кого не было секретом. 

Однако «местные силы» тоже сыграли немаловажную роль. Об этом как раз и говорилось на собрании в оперном. «Громадяни хлібороби!», — обратился к делегатам их коллега, недавно воротившийся из столицы. По-видимому, это были первые украинские слова, произнесенные кем-либо из рода Голицыных. Да, уважаемые читатели, да! На киевском съезде, вручившем Скоропадскому власть от имени украинского селянства, нашу губернию представлял российский князь. Второй харьковчанин, восседавший тогда в президиуме, тоже носил далеко не крестьянскую фамилию — Сасс-Тисовский. Ему и было поручено отчитаться перед земляками об участии слобожан в киевском перевороте. 

Пересказывать доклад Сасс-Тисовского нет смысла. О съезде в столичном цирке и последовавших за ним торжествах на Софиевской площади известно достаточно хорошо. Да и само путешествие харьковчан в столицу по тем временам не представляло ничего необычного: поезд волочился без малого трое суток, паровозы добывались силой оружия. Самым интересным местом доклада была оговорка: «Поднялся настоящий хозяин земли Русской — наш, украинский хлебороб!». В этой фразе — вся суть гетманщины. Для одних Скоропадский был прежде всего украинским казаком, для других — генералом свиты Его величества. У страны, раздираемой не только социальными, но и межнациональными противоречиями, казалось, появился шанс. Позицию Голицына и Сасс-Тисовского по вопросам собственности поддержала значительная часть крестьянства. Под сводами оперного зазвучал голос изюмчанина Шпарова: «Як це так? Мій дід робив, батько орав і зараз прийде якась босота і забере мою землю? Ні, це не діло». Общее собрание хлеборобов Харьковской губернии выразило свою поддержку «создавшейся на Украине твердой власти». 

Первые шаги 
Твердость была продемонстрирована вскоре по окончании съезда. Согласно приказу новоназначенного губернского старосты генерала Залесского, попал под арест Харьковский земельный комитет в полном составе. За то, что на заседании 9 мая он принял резолюцию, призывавшую «выполнять только распоряжения Центральной Рады». Самое смешное: формально комитет был прав. Приказ о том, что вся власть на Украине с 29 апреля 1918 года принадлежит «Ясновельможному пану Гетману», атаман Мироненко-Васютинский издал только 10 мая. 

В тот же день вышло и еще одно распоряжение губернского коменданта — о введении предварительной цензуры на периодические издания. Правда, жестким его можно назвать разве что с точки зрения современных представлений о свободе слова. Большевистский комиссар по делам печати товарищ Мазанов закрывал газеты вообще без особых церемоний. А при гетмане количество периодических изданий в Харькове вновь увеличилось. 

Горькие пилюли, полученные от губернской власти, слегка подсластила городская: сотник Попсуй-Шапко 9 мая вновь отменил комендантский час. На сей раз уже окончательно. Ограничение свободы передвижения мешало осуществить важный пункт гетманской грамоты — «открыть широкий простор частной предприимчивости и инициативе». Нетрудно догадаться, что напуганному большевиками харьковскому купечеству новая власть тоже пришлась по душе. 

В «группу поддержки» гетмана вошло немало представителей городской интеллигенции. Причем из соображений, далеких от шкурных. Многие тогда всерьез полагали, что установление гетманства на Украине приведет, в конечном счете, и к освобождению Руси Московской. «Да будут же волны Днепра, как и встарь, очищающей купелью многострадальной земли Русской!» — патетически воскликнул редактор харьковской газеты «Возрождение» господин Поликарпов. Правда, тут же оговорился: «Если политическая реставрация не будет превращена в социальную реакцию». Самыми верными, как обычно, оказались наихудшие предсказания…