Есть такой старый анекдот. Отец, просматривая дневник сына, мрачнеет с каждой секундой: «Математика — 2, язык — 2, литература — 2». Неожиданно его взгляд натыкается на бодрую запись: «Пение — 5». Родитель хватается за ремень: «Ах, так ты еще и поешь!»

У автора этих строк подобную реакцию вызвала заметка в газете «Земля и воля», датированная 19 декабря 1917 года: «В 30-м пехотном запасном полку музыкально-драматическим кружком полка был дан очередной спектакль». Они еще и водевили ставили! Выпороть огромное количество людей спустя много лет после их смерти не представляется возможным. Хотя и стоило бы. Однако рассказать о «славной» воинской части необходимо. Ввиду значительного вклада, внесенного ею в установление советской власти в городе Харькове и его окрестностях. 

Странная армия 

Для того чтобы ухватить суть какой-либо исторической ситуации, иногда стоит перенести ее в иные хронологические рамки. Представьте: идет война, немецкие полчища катятся на восток, советские войска вгрызаются в каждую пядь земли. А в это время по траншеям толпами шныряют сомнительные личности и предлагают солдатам «повернуть штыки в другую сторону». Абсурд? Безусловно! Однако большевики, завопившие в 1941-м «Родина-мать зовет!», в 1917-м поступили именно так. Хотя Родина была все той же. И уж совсем несусветное творилось в тыловых гарнизонах, к числу коих относился и Харьковский. Митинговая волна захлестывала последние островки дисциплины. 

30-й полк прибыл в наш город 20 июня 1917 года. И уже с изрядно подмоченной репутацией: часть считалась насквозь «красной». Именно поэтому командование Московского округа и сбагрило «революционных солдат» из Тулы в Харьков — подальше от «первопрестольной». Вспоминал большевик Сербиченко: «Неожиданно для нас был прислан 30-й полк во главе с командиром товарищем Рудневым. Коля Руднев, офицер старой армии, старый член партии большевиков, немедленно явился в Совет Рабочих депутатов и заявил фракции, что он и весь 30-й полк на стороне Совета, что он находится в распоряжении фракции и ждет приказов». У прапорщика Руднева было странное представление о воинской дисциплине. 

Впрочем, не менее странное, чем фраза из воспоминаний красногвардейца Симкина: «Командиры 30-го полка Руднев и Глаголев…» Неужто должность раздваивалась? Если бы так! На самом деле имелся еще и третий командир — подполковник Константин Егунов. Но реальной властью он уже не обладал. Говорят, что офицер заплакал, когда ему пришлось сдавать дела еще и де-юре — по решению полкового комитета. «От бессильной злобы», — утверждал большевик Глаголев. 

А может, от досады? Кадровый военный с тридцатилетним стажем передавал полк безусому юнцу, чья единственная «заслуга» перед российской армией выглядела весьма сомнительной. В рекордно короткий срок прапорщик Руднев распропагандировал вверенную ему 12-ю роту. Хотя «старым членом партии», чтобы там ни говорил Сербиченко, двадцатитрехлетний Коля не мог быть в принципе. Ну разве что если предположить, что партбилет ему вручили при рождении. Однако в семьях провинциальных священников (а Руднев из «духовных») таких обычаев, кажется, не наблюдалось. 

Революция: вид снизу 
В середине сентября «тульским пришельцам» довелось укрощать «погромную волну», поднятую, кстати, их же коллегами. Только еще более «революционными». А может, и не более. Просто казармы Богодуховского полка находились в опасной близости к Конному рынку. А также к интендантскому и винному складам. «Люди в шинелях» (назвать их «солдатами» язык не поворачивается) ринулись на штурм… 

Восстановление порядка, осуществленное совместно с красногвардейскими отрядами в течение суток, стало первой крупной операцией 30-го полка в Харькове. А дальше как с горы покатилось — воинов начали дергать по поводу и без оного. К счастью, есть уникальная возможность посмотреть на события «тревожной осени» глазами рядового исполнителя. Пусть небеспристрастными, зато предельно искренними. Любопытные воспоминания о тех днях оставил унтер-офицер Кривонос. 

«В последних числах октября стало известно, что чугуевские юнкера собираются приехать в Харьков, разогнать сторонников большевиков. Пулеметная команда заготовила гнезда для установки к бою пулеметов, а пехота облюбовала позиции против юнкеров. Но сражения никакого не было. 

Неделей позже, в связи с угрозами 28-го полка обезоружить наш 30-й, вся территория нашего полка превратилась в плацдарм. Число постов было увеличено, на постах стояли заряженные пулеметы, стрелки приняли боевой вид. Так продежурили мы трое суток, но все окончилось лишь одними приготовлениями. 

В середине ноября мне вместе с другими пришлось просидеть часов пятнадцать без смены в ограде церкви, что на Мироносицкой площади, в засаде против частей бронедивизиона. Бронемашины со двора вовсе не выходили». Но кипучей энергии революционных солдат очень скоро нашлось достойное применение. 

На периферии 
Тридцатый полк превратился в неиссякаемый источник оружия и личного состава для мелких бандформирований, разлетевшихся по уездам устанавливать советскую власть. «Только с появлением нашего красногвардейского отряда Богодухов впервые узнал политику большевиков, — гордо заявил командир одной из таких групп. — Контрибуция на богачей, распределение мануфактуры и других товаров из бывших купеческих магазинов, заложничество буржуазии — все это в Богодухове проводилось впервые со дня Октябрьского переворота». Впрочем, не только «это» и не только в Богодухове. 

«Смотри, инициативу держи в своих руках и чтобы контрреволюция тебя чувствовала», — наставлял товарищ Руднев товарища Кривоноса, отправляв­шегося во главе отряда в Во­-рожбу. Бывший унтер оказался не по-советски исполнительным… 

В начале декабря бойцы Кривоноса расстреляли три десятка безоружных офицеров, снятых­ с поезда, направлявшегося на юг. Причина расправы была более чем весомой: «При допросе они держали себя вызывающе. Один из них дал часовому пощечину. Эта пощечина дорого им обошлась…»
Но и более спокойной «контре» проезд через территорию, контролировавшуюся «3-м красногвардейским отрядом 30-го полка», обходился недешево. Ведь одну из директив наркома Антонова солдаты выполняли особенно рьяно: «Средства к существованию отряда добывать исключительно путем контрибуций — натурой от богачей». Жаль, что запас патронов нельзя было пополнить столь же простым способом. Периодически приходилось отправлять гонцов к Рудневу. 

В кадровый питомник 

«Три-четыре раза посылали красногвардейцев с донесениями и для связи, — вспоминал унтер. — Но лишь один раз донесение было принято как следует и нам дали «цинк-патрон». Ездившие в Харьков передавали, что в штабе беготня, все суетятся, товарища Руднева не найти. Даже говорили, будто бы он работал комендантом не то города, не то станции железной дороги». А также трудился не покладая рук в исполкоме Харьковского Совдепа, добавим от себя. 

30-й запасный полк, ранее отправлявший маршевые роты во 2-ю Финляндскую дивизию, сражавшуюся на Юго-Западном фронте, теперь готовил пополнение иного рода — административное. Выходцы из «красной» части заняли немало «рыбных мест» в моментально расплодившихся органах «рабоче-крестьянской» власти. Да и старые должности наполнили «новым содержанием». Выше всех взлетел прапорщик Петриковский — стал начальником Харьковского гарнизона. В заместители он взял однополчанина — солдата Синявского. 

Несколько хуже чувствовали себя военнослужащие, не ставшие «на платформу советской власти». Они, если верить большевику Глаголеву, «беспробудно пили, неделями не вылезая из ресторанов и публичных домов». И только поручику Немцеву гулять было не за что. Красногвардейцы, обыскивавшие его 10 декабря 1917 года, незаметно увели из офицерских карманов 1082 рубля. 

Поручик обратился в революционный трибунал и… сел сам. За «контрреволюционность». Отказался снять погоны вражина. Презрел архиважное постановление «исполнительного бюро солдатской секции», в коем утверждалось, будто то бы «погоны, ордена и другие знаки отличия» свидетельствуют о «неравенстве в правах воинов». 

Бумеранг вернулся 
«Митинговая дисциплина», усиленно внедрявшаяся большевиками, вскоре ударила по ним самим. В ура-революционной части случилось происшествие, даже по тем временам чрезвычайное: солдаты захватили заложников. Да не простых, а высокопоставленных — не то правительство Донецкой республики в полном составе, не то ее «премьера» вместе с комендантом Харькова. Существует несколько версий этой темной истории. Самая «свежая» датирована 1957 годом. 

Вспоминал начальник гарнизона Петриковский: «К этому времени (февраль 1918 г.) относится и задержка на несколько часов солдатами одной из только что сформированных рот 30-го запасного полка Ф. Артема и П. Кина, которые прибыли сюда в связи с бесчинствами, которые творили солдаты этой роты на базаре. Роту пришлось «зачистить» от криминальных элементов». 

Товарищ Попов (воспоминания изданы в 1927 г.) был более словоохотливым: «После расстрела нескольких бандитов, проникших в воинские части, темные личности вызвали возмущение одного из полков. Полк потребовал для объяснения в свои казармы народных комиссаров и Исполнительный Комитет Харьковского Совета в полном составе. Явившимся в казармы комиссарам и членам Исполнительного Комитета заявили, что их не выпустят до удовлетворения требования полка о выдаче товарища Кина. С большим трудом удалось усмирить полк и отправить его на фронт». 

Оцените ситуацию: город Харьков и вся Донецко-Криворожская республика могли в считанные минуты остаться без руководства. Высоко оценили голову коменданта взбунтовавшиеся солдаты! И были правы — она того стоила. Ошибался скорее всего Петриковский: в казармах 30-го полка товарища Кина не было. В противном случае он бы не оставил никаких мемуаров. 

А между тем таковые существуют. В 1923 году, выступая на вечере воспоминаний, посвященном харьковской Красной Гвардии, Павел Кин заявил буквально следующее: «В то время я был комендантом города, и существовало постановление, что за грабежи виновные расстреливаются на месте. Нам целую ночь приходилось бороться с отдельными группами грабителей. Несколько человек были расстреляны, многие арестованы. А утром остатки полка устроили митинг и, обсудив вопрос, решили, что комендант не имеет права расстреливать и арестовывать их товарищей. Мне пришлось укрыться в штабе Антонова на вокзале…» 

Последние дни существования «авангарда революции» ознаменовались скандалами на почве дележа казенного имущества. «Неоднократно банды мародеров и громил врывались в помещение полкового комитета с криками, угрозами и требованиями ключей», — вспоминал большевик Глаголев. Бойцы жаждали пройтись по цейхгаузам: все части гарнизона к тому времени уже успели разделить материальное наследие «проклятого царизма». 

«Товарищи» вполне резонно посчитали, что такую армию проще будет распустить. В марте 1918 года З0-й запасный был демобилизован. Созданный на его основе «1-й рабоче-крестьянский полк» по прибытии на фронт геройски разбежался. 

Что думал по этому поводу Николай Руднев, нам неизвестно. К тому времени он уже стал заместителем наркома Донецко-Криворожской республики по военным делам. Приложив руку к развалу старой армии, бывший прапорщик взялся за строительство новой: жизнь заставила. Блестяще начинавшуюся карьеру оборвала вражеская пуля.