Они называли себя «пятым сословием». Звучало не слишком оптимистично: пятое сословие — пятое колесо к телеге. Люди, пришедшие на их горбах к власти, расплатились с нашими героями звонким титулом — «гегемон революции».
Количество песен, книг и статей, посвященных тем, кому «нечего терять, кроме своих цепей», превысило все мыслимые и немыслимые пределы. Никогда не думал, что доведется встать на проторенную советскими историками тропу…Любопытство заставило. Уж больно фантастическими показались мемуары убежденного монархиста Яковлева, посвященные «смутным дням» 1905 года. Рассказы «их благородия» о жестокости взбунтовавшихся рабочих захотелось сверить с воспоминаниями его непримиримых противников. Получился… коллективный портрет харьковского пролетариата конца XIX — начала XX века.
Но прежде — об анкете
Установить точную дату рождения местного «могильщика капитализма» — задача не из легких. Зато об «отрочестве» можно говорить с достаточной долей уверенности — 1895–1897 годы. Именно тогда харьковский пролетариат начал бурно расти. Прежде всего в количественном отношении. Стремительно нищавшие крестьяне толпами тянулись на заработки в город.
Прокладывались Юго-Восточная и Северо-Донецкая железные дороги, строился и работал паровозостроительный завод. Чуть позже историки назовут это время «периодом промышленного подъема». Современники выражались конкретнее — «эпоха Витте». Никогда ранее Харьков не испытывал такой нужды в рабочих руках.
Наплыв недавних «землепашцев» стремительно менял не только социальное, но и этническое лицо города. Из каждых ста «пришельцев», осевших в Харькове в 1897 году, восемьдесят четыре являлись уроженцами центральных губерний империи. В «пятой графе» нашей анкеты можно уверенно вывести слово «русский». Украинец, в силу известных ментальных особенностей, отрывался от своего надела лишь в случае крайней нужды. К тому же на благодатном Юге процесс обеднения крестьянства шел гораздо медленнее, чем в Центре.
Интересно, что среди русских существовала определенная градация. Руководство Харьковского паровозостроительного завода охотно брало на работу брянцев с калужанами и косо смотрело на питерских. Последние пользовались репутацией скандалистов. Видимо, из-за весьма специфической «продвинутости», характерной для всех, кто успел «покрутиться» в столице. Однако если претендент на рабочее место обладал высокой квалификацией, то его прежние политические грешки уверенно «выносились за скобки». Соображения экономического характера всегда оказывались определяющими. Может, еще и поэтому «наблюдался промышленный подъем»?
Национальный состав пролетариата мог варьироваться в зависимости от предприятия. К примеру, «трудовой коллектив» канатной фабрики был преимущественно украинским. Да еще и на три четверти женским. А потому с пролетарками «канатки» революционеры общались иначе, чем с паровозниками. Вот строки из листовки образца 1905 года (цитируем с сохранением орфографии): «Хиба тут не така ж панщина? Пан тилькы тут не один, а богато панів». Под этими словами вполне могли бы подписаться и брянцы с калужанами. Если бы умели, конечно.
«Панів» действительно было «богато». Рабочему приходилось «ломать шапку» даже перед рядовым конторщиком. «Забывчивость» влекла за собой массу неприятных последствий. Рука об руку с чрезвычайно развитым чинопочитанием шли его верные спутники — наушничество и подхалимаж.
Нравы были те еще
Лучше всего рассказал о них старый паровозник Егоренко в сборнике воспоминаний, изданном в 1925 году. Тогда же, кстати, и «отфильтрованном». «Некоторые эпизоды, характерные лишь в отношении наиболее отсталой части рабочих, считаем возможным опустить», — откровенно признался редактор книги. Стало быть, все остальное относится исключительно к «передовым». Однако…
«Вспоминая жизнь рабочих провинциальных заводов, смею утверждать, что рабочие почти все были заядлыми монархистами — невежественны, грубы, пьяницы, богомольны и в большинстве безграмотны. О затмении солнца говорилось за месяцы, а за неделю до срока поголовно шли в церковь исповедоваться и готовились к кончине мира. В день затмения народ в панике закрывал окна и двери, не выпускали скотину со двора и боялись выглянуть в окно». Горе и радость обильно поливали водкой: «Непьющий рабочий был исключением. 30% заработка пропивалось».
В день коронации Николая II, по словам Егоренко, каждому рабочему выдали «полбутылки водки, бутылку пива, кусок колбасы и французскую булку». Тогдашний пролетарий, как, впрочем, и нынешний, мог этим только «губы размочить». Оприходовав дармовое, «гегемон» двигался в кабак и продолжал добавлять. Но уже за свой счет. Вместе со взрослыми пили и дети.
Возможно, потому, что и трудились наравне с ними. На ХПЗ запросто можно было встретить даже восьмилетних(!) работников. На случай внезапного появления фабричного инспектора существовала отлично отработанная схема «эвакуации» детей через задние ворота.
На лицо ужасные…
Специфический образ жизни сказывался и на внешности. Когда в бурном 1905-м на ХПЗ косяками потянулись агитаторы из интеллигенции, замаскировать их под пролетариев было совсем несложно: «Придет, бывало, из города на квартиру к рабочему, снимет свои манжеты и воротнички, вымажет себя сажей, наденет масляные штаны, блузу и засаленный картуз, на черта станет похож. Тогда ведем на собрание». Шутки шутками, но в числе требований к администрации, озвученных паровозниками во время январской политической(!) забастовки, вторым номером шло такое: постройте бесплатную баню! Руководство предприятия привычно отговорилось «отсутствием средств».
Пролетариат остался грязным и изможденным. Но не тощим. Полицмейстер Бессонов, прибывший как-то на ХПЗ усмирять очередную «смуту», демонстративно померялся животом с одним из забастовщиков. Пиар-ход оказался на удивление удачным: «Ишь, плохо ему живется, бастует, а посмотри, брюхо-то у тебя больше моего». Страж порядка фамильярно похлопал оппонента по изрядно выступавшей «детали»: «Ишь какой… бастоватый». Стреляный полицейский волк отлично знал, на какие точки можно давить: рабочие уважали удачную шутку. И не только ее. У «пятого сословия», невзирая на почти повальное пьянство, все-таки был свой духовный мир. Следуя старым, еще советским штампам, мы по привычке продолжаем считать его убогим. Похоже, что зря.
Вот какими цитатами пользовались составители сборника «1905 год в Харькове» для иллюстрации «отсталости» местного пролетариата: «Будем идти смело вперед с надеждой на Спасителя, который так же, как и мы, труженики, вел новозаветных людей к познанию добра и улучшению в жизни… Пусть поколение наше вспоминает нас не как борцов с оружием на поле брани, а как апостолов и пророков, которых убивали и распинали, и за что же? — За то, что требовали света, жизни, правды и любви». А ведь это почти что Махатма Ганди! Только «обрусевший» и перенесенный в Харьков. На традиционных для вчерашних крестьян ценностях отлично сыграли революционеры. Те, что вскоре объявят религию «опиумом для народа».
Годовой цеховой праздник, отмечавшийся на ХПЗ и в железнодорожных мастерских 5 июня, обычно сопровождался торжественным молебном. Но в том же 1905 году решено было его «актуализировать» — дополнить панихидой по невинно убиенным питерским рабочим. Социал-демократы вполне резонно рассчитывали превратить ее в антиправительственный митинг.
Батюшка, приглашенный в мастерские, учуяв подобную перспективу, сразу же после молебна благоразумно испарился. Его коллеге, попавшему на паровозостроительный завод, повезло куда меньше: служить панихиду священника заставили насильно. И это было только начало.
…добрые внутри?
Годами накапливавшиеся обиды вылились в целый ряд акций, далеких от христианской любви. Осенью 1905-го, когда ХПЗ и «Гельферих-Саде» де-факто превратились в автономные республики, пролетарии не на шутку разбушевались. Или все-таки нет? Сведения о самосудах, творившихся тогда на заводах, довольно противоречивы.
Сообщалось о приговоре, вынесенном рабочими «Гельфериха» нескольким ворам: выжечь клеймо на лбу. Однако, в конце концов, ограничились строгим предупреждением. В «Харьковском лихолетье» господин Яковлев повествует об учителе, приговоренном паровозниками к сожжению в печи за непочтительные высказывания в адрес забастовщиков. Но и этому удалось избежать наказания.
Похоже, что изуверские вердикты выносились самозваными судьями исключительно с целью устрашения провинившихся. И цель эта успешно достигалась. Хотя случались и накладки. Из воспоминаний рабочего Кожемякина: «Однажды заподозрили одного в провокаторстве. Его арестовали, привели в котельный цех. Поставили перед нефтяной печью, где нагревали железные листы, и говорят ему: «Признавайся, кого и сколько провалил, если же не признаешься, то бросим в печь». Другие рабочие кричали: «Под паровой молот его!» Рабочий сделался бледным как стена, не мог выговорить ни слова. Но оказалось, что это была ошибка, и его оставили в живых. Революционный дух и сознание росли с каждым днем». Какой «дух» — такие и «ошибки»!
Слухи о подобных происшествиях, понятное дело, в устах обывателей обрастали невероятными подробностями. А между тем даже самых ненавистных представителей администрации пролетарии наказывали без кровопролития. «Глазам представилась довольно редкая картина — рассказывал паровозник Топорин — двое рабочих везли тачку, а на тачке торжественно восседал г-н Куракин, облаченный в мешок, вымазанный суриком. За тачкой следовала толпа человек 100-150, дружно смеющаяся над попыткой Куракина освободиться от своего необычного одеяния. Тачка подъехала к воротам и потребовала от привратника открыть их (заметьте, «тачка потребовала»! — Авт.). Привратник отказался выполнить это предложение. Тогда рабочие сами открыли ворота, и находящийся на тачке грозный администратор был торжественно выброшен на мостовую под общий хохот собравшихся рабочих и просто прохожих».
В «революционных» мемуарах такие «юморески» встречаются очень часто, но рассказ Топорина имеет свою особенность — нотки раскаяния: «Теперь, вспоминая этот эпизод, кажется несколько варварским такой прием…» Однако именно он и стал самым модным. Двенадцатью годами позже таким нехитрым способом сменят все руководство «Гельферих-Саде». Если уж быть совсем точным, то вывезти удастся лишь одного мастера. Остальные представители администрации, включая начальников цехов, узнав о происшествии, в ужасе разбегутся сами. Но вот улучшится ли от этого положение пролетариата? Вопрос смело можно отнести к категории риторических.
…Просматривая подшивку «Харьковского рабочего» за 1935 год, в номере от 24 июля натолкнулся на заметку под названием «Где починить носки». Представитель все того же паровозостроительного завода, некто Медвинский, возмущенно вопрошал: раз существуют мастерские по ремонту одежды и обуви, то почему не предусмотрены такие же для носков? О том, что от сего элемента гардероба в случае его порчи принято просто избавляться, он и понятия не имел.
К известному тезису о «возросшем благосостоянии нашего народа» добавить больше нечего. Разве что любопытное высказывание одного из руководителей Харьковского Общества Взаимопомощи Рабочих Ремесленного Труда: «Рабочих можно вести за собой только на медном пятаке». Ошибся многоопытный товарищ. Можно повести и на лозунгах. Правда, к лозунгам же и придешь…