Волчий аппетит к ролям на театральной площадке и в кинематографе, упорные занятия йогой, рекорды на турнике и боевая готовность выполнять рискованные трюки. Актер Харьковского государственного академического украинского драматического театра им. Т. Г. Шевченко Владимир Борисенко отметил 70-летний юбилей. Человек – это то, что он хочет, и абсолютно все в наших силах, не сомневается артист.

«Думал, что я супер-пупер»

– Вы 47 лет на сцене. А какую роль вы сыграли на старте своей карьеры?

– Первая роль сразу после института - Змей Горыныч в сказке «Котигорошко». После я работал в мощном спектакле «Трехгрошовая опера» Брехта. Это была потрясающая рок-опера, в которой мы пели, танцевали рок-н-рол. Я сыграл двух бандитов: сначала Эда, затем – Джекоба Крючка. Тогда видеокамер не было, и публика записывала наши песни на диктофоны, срисовывала наши костюмы. Но своим дебютом я считаю роль Караманчеля в спектакле «Дон Хиль Зеленые штаны» испанского драматурга Тирсо де Молина. Впервые я сыграл ее в 1976 году, когда вернулся из армии.

– Вот сейчас, с высоты нынешнего опыта, как думаете: не напортачили ли вы в своей дебютной роли?

– Я был просто ноль. Конечно, как и все молодые, я тогда думал, что я супер-пупер, что это – величина, уровень и подъем. Мне казалось, что я работал блестяще, тем более что я музыкант, у меня хороший слух, а в спектакле пел с оркестром. На спектакль я пригласил отца как своего педагога: он 19 лет проработал актером в театре Шевченко, был заведующим кафедрой в Харьковском институте искусств. Я думал, что после спектакля он ждет меня на проходной, но его не было. Возле театра стояла телефонная будка, я ему позвонил. Спрашиваю: «Папа, ну как?», а он: «Что как?». Он даже не понял вопроса. «Как спектакль?» – напомнил я. Отец сказал: «Ну да-да. Может быть». И я понял, что в этой роли я ноль. Кстати, Караманчеля я играл еще долго, – наверное, потом эту я роль наверстал. В конце концов, если бы играл плохо, меня бы сняли. Позднее я сыграл Никиту Лихачева в «Жестоких играх» Алексея Арбузова, и он был уже хорош. Следующие роли я играл все успешнее и успешнее.

Змей как назло шлепнулся на приставучего мальчика

– Наверное, в первых спектаклях с вами случались курьезы?

– Случались, и были они странными, жуткими и сумасшедшими. Один случай произошел в 1974 году, в моей первой роли. Я пришел в театр Шевченко с кличкой Д’Артаньян, но вдруг получил роль Змея Горыныча в «Котигорошке». В спектакле герои бьют Змея мечами, саблями и булавой. В одном из трюков Котигорошко ударяет меня булавой по голове, загоняя в яму сначала по пояс, потом по грудь, затем полностью. На мне была огромная маска из поролона – в несколько раз больше моей головы. Когда он в очередной раз задел меня булавой, чтобы вбить в яму полностью, я должен был отстегнуть поролоновую маску. Но оказалось, что отстегнуть ее я не могу. Я понял, что не могу скрыться в яме и сейчас он расшибет мне голову булавой – по крайней мере, сотрясение мозга получил бы точно. Я выскочил из ямы, он – за мной. Я побежал по краю сцены, надеясь все-таки отстегнуть голову. Но так как на ногах были ласты, я соскользнул со сцены, провалился в первый ряд и упал на мальчика. Мальчик испуганно закричал: «Мама!!!». Конечно, это было совпадение, но мальчик был экспансивным и весь спектакль кричал: «Мама, мама! А чего у Змея такие тонкие ноги?». Получилось как назло: будто я специально упал именно на этого ребенка. Когда я вернулся на сцену, братья Котигорошко  не нашли ничего лучшего, как раскачать меня и бросить в оркестровую яму.

Другой курьез случился в 1976 году, когда я пришел из армии. Шел спектакль «Ричард III». Я играл лорда Грея, Владимир Петров – принца. Мы отыграли первый акт, где нас приговаривают к смертной казни, во втором акте мы не появляемся, а в третьем нас ведут на казнь. В гримерке ждем выхода на сцену: прикалываемся, перекусываем. Тогда зарплата у нас была маленькая – 85 рублей, и Володя шутит: «Ты ж не дай мощь на сцене, как вчера – на 120 рублей». В третьем акте перед казнью у нас с принцем было по последнему монологу, я должен был говорить первым. Во рту остался кусок сыра, но я вышел на сцену, решив дать монолог сдержанно, не на 120 рублей. Однако темперамент захлестнул. На гневных словах «За то, что Хестригса казнили молча» у меня изо рта вылетел кусок сыра и устремился в первый ряд. Сыр парил, как в замедленной съемке, и при свете прожекторов казалось, что летит не кусок, а как минимум полкилограмма. В те времена женщины ходили в театр в вечерних платьях. Зрительница в первом ряду замахала руками, но сыр залетел ей прямо в декольте. Актеры на сцене упали от хохота на колени. Перед казнью и мы с принцем, и стражники плакали от смеха. Вот такие у меня были университеты.

«У меня к ролям волчий аппетит»

– В 1981-1985 годах вы работали в ТЮЗе. У вас уже был некоторый опыт. Какую первую роль вам там доверили?

– В ТЮЗе моим дебютом стала роль Предателя. Это центральная роль в спектакле «Спроси когда-нибудь у трав» Ярослава Стельмаха по роману «Молодая гвардия» Александра Фадеева. В романе главными героями были Олег Кошевой и другие молодогвардейцы, в спектакле – Фашист и Предатель. Весь спектакль между ними происходит диалог, раскрывающий, как человек становится на путь предательства.

– А как удался Павка Корчагин?

– Эту роль в «Письмах к другу» по роману «Как закалялась сталь» Николая Островского я тоже считаю дебютной. Это было мощно. С этим спектаклем мы ездили всюду и даже показывали его в тюрьме заключенным, которые реагировали на монологи Павки овациями.

– Вы сыграли просто несметное количество ролей. Какая из них стала для вас самой-самой знаковой?

– Актеры делятся на две категории. Одни предпочитают играть только центральные роли, а вторые – работать через губу. Я отношусь к категории голодных актеров. У меня волчий аппетит к ролям. К любым. Знаковой я считаю роль Ивана Непокрытого в спектакле «Дай серцю волю, заведе в неволю» Марка Кропивницкого. Я сыграл ее безукоризненно. Круче роли в моей жизни не было. Во-первых, я играл в костюме, в котором работал в данной роли знаменитый Марьян Крушельницкий. Во-вторых, нужно было и петь, и танцевать. Кроме того, в первом действии Иван Непокрытый – комик, в последнем – трагик. Это трагикомедийная роль, а трагикомедия – очень сложный жанр.

Вторая знаковая для меня роль – Голохвастов в спектакле «За двумя зайцами». Пьесу ставил режиссер Николай Яремкив, который учился у Романа Виктюка. В трактовке Яремкива мой персонаж был прохвостом со знаком качества, хоть и ходил в золотом фраке, а Проня Прокоповна была красавицей – у нее не было даже уродливого носа. И как это оправдать? Яремкив поставил рядом с Голохвастовым его точную копию из зеркала. Зеркало почти не говорило – изредка бросало реплики. Актеры, которые играли копии из зеркала, были на меня похожи: эти роли исполняли Олег Стефанов и Александр Ковшун. Голохвастов время от времени обнимался со своим зеркальным отражением, целовал ему ручки. Из прекрасного жизнерадостного человека он превратился в монстра. Это была очень сложная работа, в роли много пластики, пантомимы, и после спектакля можно было лежать пластом.

– А была ли роль, которая далась особенно сложно?

– Очень сложной была роль в спектакле режиссера Александра Беляцкого «Крестный отец». Я играл голливудскую звезду певца Джонни Фонтейна – крестника Майкла Корлеоне. В «Крестном отце» мне нужно было петь в технике бельканто, а я – баритон. Мало того, Александр Беляцкий сказал: «Володя, нужна акробатика: рондат (типа сальто с касанием руками пола), прыжок со второго яруса (считай, что почти со второго этажа) и темповой переворот. А еще будешь играть на трубе». Я понимал, что в роли Джонни Фонтейна получаю все: и текст, и вокал, и рок-н-рол, и трюки.

Эта роль давалась кровью. Сначала, когда я пел в стиле итальянского бельканто, коллеги ухохатывались, но за время подготовки к премьере (бельканто меня обучала Оксана Стеценко, по первому образованию вокалистка) я вымотался. Роль была кровавой, но и трюки, и вокал, и рок-н-рол – все шло под аплодисменты зрителей. Кстати, темповой переворот был у меня и в роли Павла Корчагина, причем в обоих случаях я получил одинаковую травму – разрыв суставной сумки и повреждение мениска. После этих ролей я ложился на операцию, на полгода выходил из строя.

Актер готов к трюкам и в семьдесят

– А на какие трюки вы способны сейчас?

– Скажу откровенно. Два-три года назад мне позвонил режиссер Виктор Гресь и сообщил, что будет снимать фильм по рассказу Короленко про черта-хапуна, который каждый год прилетает в деревню, выбирает самого мерзкого, нечестного человека и забирает его в ад. В роли черта была масса нюансов. Виктор Гресь спросил: «Ты сможешь станцевать цыганочку?». Я ответил: «Конечно». – «А спеть украинскую песню?». –  «Конечно». – «А полетать на подъемном кране?». – «Конечно». – «Когда ты будешь ехать на коне, нужно будет встать на седло и сделать с коня заднее сальто». Я ответил: «Сделаю. Только с моей стороны единственное условие – чтобы это был последний съемочный день и одним дублем». Это риск, но я действительно это сделаю, потому что игра стоит свеч. Как говорил Станиславский, актер должен удивлять.

– А как вам удается поддерживать себя в форме, которая позволяет удивлять?

– Я очень серьезно этим занимаюсь. С 16 лет начал интересоваться индийской йогой, когда книг по йоге не было – их переписывали от руки. Сейчас кроме индийской йоги активно занимаюсь тибетской йогой, тяжелой атлетикой и моржеванием. Помимо этого обязательно – турник. В этом году я подтянулся на турнике 38 раз за один подход.

– Наверняка с возрастом есть большой соблазн расслабиться. Определенно, многие ваши ровесники предпочитают наблюдать ваши спортивные достижения со стороны. Видите ли вы смысл в многочасовых тренировках, сравнивая себя с одногодками?

– Если человек выставляет себе четкую программу действий, он развивается. А если смотрит в паспорт и говорит: «О-о-о! И что у меня впереди? Соседу 65, и он уже на ладан дышит» или «Мой папа умер в 45, наверное, и я умру в 45». Ничего подобного. Человек, человек – это то, что он хочет, и он живет столько, сколько хочет. Все в наших силах. Только нужно собрать волю в кулак. Вижу ли я разницу между мной и ровесниками? Одноклассников уже почти нет, половины однокурсников тоже. Я держу себя в форме.

В 70 лет нетренированные люди не гнутся и не подтягиваются на турнике, как я, потому что у них выскочит сердце. Моржи, с которыми я общаюсь, все за редким исключением – на позитиве. Мой друг-актер говорит: «Ты пример для подражания». Главное – быть на позитиве, не переедать, время держать форму.

Колоссальная физическая форма дает мне возможность мощно доносить до зрителей характер своего персонажа. А что касается трюков, то, конечно, я буду делать все. У режиссера Андрея Жолдака я выполнял все трюки, а Жолдак – это сплошные трюки. Я у него по трюкам был в фаворе. Но тогда мне было 55.

В прошлом году в возрасте 69 лет я выполнял сложные трюки в спектакле режиссера Юрия Одинокого «Ревизор», в котором я с начала 2000-х играл Осипа. Мой Осип – дьявол, который учит Хлестакова. Осип в моем исполнении – трюкач, и вся моя роль пронизана трюками. Например, на круге на третьей скорости я в стойке на голове играю на рояле. Хлестаков ведет диалог, а я сажусь в лотос, делаю в лотосе стойку на голове и так стою, пока Хлестаков не завершает диалог. В стойке я раскручиваюсь, и возвращаюсь в обычное положение. У другого 70-летнего закружится голова, и он потеряет сознание. У меня голова не кружится, я в готовности продолжать на сцене дальше. После на площадке я кручу саблей, падаю замертво скачком с одной ноги. Если бы мне сегодня сказали стоять на голове и выполнять такие трюки, я бы сделал их элементарно.

В спектакле «Жениха вызывали?» режиссера Олега Русова я играю престарелого жениха. Со мной была обратная проблема: недавно Олег Русов мне написал, что я слишком молод для этой роли. Конечно, я могу сыграть старика. Но мне подобные роли пока не интересны. Стараюсь держаться моей биологической формы 35 лет и трюковой формы 25 лет. Я продолжаю делать трюки. Сейчас, например, в «Зойкиной квартире» играю трюковую роль китайца с дракой на ножах.

Впрочем, если есть возможность, я себя сэкономлю. Прыжки в оркестровую яму в спектакле «Ревизор» я отменил. Прыжки с такой высоты – это риск, большая нагрузка на колени, тем более маты не кладут, к тому же этот трюк происходит практически в темноте, и зритель его не видит.

«Почти все мои персонажи – это я»

– А был среди сыгранных персонажей такой, о котором можно сказать, это – просто вылитый вы?

– Почти все мои персонажи – это я. Был, например, спектакль «Оперетка» польского режиссера Мручинского. В спектакле два героя-любовника. У одного, Фирулета, 256 женщин, у второго, Шарма – 257. Я играл Фирулета. Он – копия я. Ему не дает покоя, что у Шарма на одну женщину больше.

– Заметьте, не я затеяла эту тему. Если Фирулет – ваша копия, не могу не поинтересоваться: а в жизни к своей юбилейной дате вы достигли цифры 257?

– Не достиг. У меня было три официальных брака. Моя последняя супруга –  молодая женщина, она подруга моей средней дочери, и от этого брака у меня двое детей. У меня четверо дочерей. Младшая родилась, когда мне было 65 лет. На сына, пожалуй, уже не замахнусь.