Четыре года назад Михаил Добкин, вернувшись в Харьков из Киева, где был депутатом Верховной Рады, начал борьбу за пост городского головы с лозунга «Нам здесь жить».

«Я и сегодня его не меняю, — говорит он. — Этот лозунг будет актуален до того момента, пока мы сможем его перефразировать — «А нам здесь хорошо жить». Но для этого, наверное, должно еще пройти некоторое время».

— Михаил Маркович, расскажите, пожалуйста, как вам сегодня живется в Харькове? Таким вы его хотели видеть спустя три с половиной года после начала работы мэром?

— Сложный вопрос для чиновника. Если скажу, что мне все нравится, это будет выглядеть так, как будто я не стремлюсь к лучшему. Поэтому я отвечу двояко: мне нравится то, что мы сделали, но я уверен, что мы способны на большее.

— И чем, как вы думаете, вы запомнитесь харьковчанам? Что им останется «в наследство» от мэра после окончания первой каденции?

— В первую очередь, нужно отметить материально-техническую базу. Мы пришли на «выжженное поле», где у жилищников на бумаге было 50 тракторов, а на ходу — полтора. Сегодня же во всех сегментах городского хозяйства у нас создана крепкая база, начиная со зданий и заканчивая современной техникой, аппаратурой, которые приобретены и работают сегодня на территориальную громаду.

Далее. Никакая техника не будет приносить 100%-ной отдачи, если не будет четкой системы контроля. Мы выстроили ее таким образом, что она позволяет с разных сторон видеть: сделано или не сделано, а если сделано, то как. И если получилось плохо, то почему, что этому стало причиной и как сделать, чтобы это «плохо» больше не повторилось.

Вот эти два достижения я могу назвать в числе того, что мы оставим. Но пока мы этого делать не собираемся, будем сами ее использовать, по крайней мере, в течение еще одной каденции.

— Безусловно, это важные системные изменения, но вряд ли харьковчане задумываются над этим…

— А по-другому и быть не может. Если бы харьковчане постоянно думали о том, за счет чего течет вода в кране или ездит городской транспорт, это значило бы, что мы плохо работаем. Так что мне это, наоборот, приятно слышать.

Почему в Европе люди не знают политиков так, как их знают в Украине? Потому что там качество работы политиков, муниципальной и центральной властей настолько высоко, что абсолютно не требуется их идентифицировать. Там политик, или хозяйственник, или хозяйственник-политик имеет возможность заниматься непосредственно своей работой. У нас, к сожалению, слишком молодое государство и настолько политизировано общество, что даже хозяйственная должность мэра превращена в политическую.

— Кстати, о политике. Во время предвыборной кампании вы в качестве одного из своих преимуществ называли поддержку однопартийцев на государственном уровне. Однако потом к власти пришли ваши оппоненты. Насколько это осложнило вам работу в Харькове?

— Очень сильно. Я проработал городским головой, имея достаточно серьезное лобби в Киеве, недолго. Но за это время мы сумели дополнительно привлечь в городской бюджет около 700–800 млн грн. Так, за все годы независимости Харьков за государственные деньги, если не ошибаюсь, приобрел пять лифтов. А мы за неполные семь месяцев получили возможность купить сорок. Кроме того, после того как я публично получил словесный выговор за состояние дорог в Харькове от премьер-министра, своего однопартийца, я получил и финансовую возможность сделать первый шаг по замене всего того, что называлось дорожным хозяйством.

После того как в Кабмин пришла Юлия Тимошенко, меня министры длительное время просто не принимали. Да и к ней на прием я попал всего один раз — по вопросу строительства метро. И в очередной раз, пообещав помощь, она ничего не сделала.

А что толку, что я с президентом встречался десять раз? Слов было много: «унікально», «класно», «молодці», «це потрібно» — но средства ни на что так и не выделили, более того, даже не инициировали принятие законов, чтобы нам помочь. Мы же не только денег просим, но и поменять существующую систему взаимоотношений, где местное самоуправление находится в роли Золушки. То есть мы есть, мы вроде как члены семьи, а никому не нужны. Потому что папа один, мама другая — и дети у них свои есть.

Тем не менее, несмотря на то, что второй год на городское хозяйство нам не дают из госбюджета ни копейки, мы выживаем: что-то корректируем, от чего-то отказываемся... Но это как люксы в автомобиле. Есть машина с кондиционером, а есть без. Пока у нас просто машина, но она едет в нужном направлении.

— Помню, в начале своей деятельности на посту мэра вы рассказывали о том, что провели ночь в неотложке, чтобы понять, что там происходит. Были еще подобные эксперименты?

— Конечно, были, но, скажу честно, сейчас в них уже нет необходимости. Первое время действительно нужно было увидеть все своими глазами. К примеру, 4-ю больницу скорой и неотложной помощи с 26-й больницей соединял переход. Кроме того, что он был в аварийном состоянии, там еще был… филиал «Ритуала»: продавали венки, гробы и другие принадлежности. Можете себе представить, как это поднимало дух больного, особенно если его везли на операцию? И это не просто случай, над которым можно посмеяться, — он характеризует систему.

Я далек от мысли, что у нас сейчас все идеально. Но я абсолютно точно знаю: мы изменили отношение врачей к своей работе. Сделав ремонт в кабинете врача, поставив кондиционер, купив технику, отправив его учиться за счет города, создав нормальные рабочие условия, мы добились того, что он начал чувствовать ответственность. Соответственно, и пациенты стали по-другому относиться к здравоохранению. Моя уверенность основывается в том числе на социологических исследованиях, которым я уделяю достаточно времени. Так вот одно из исследований показало, что более 80% харьковчан удовлетворены работой «скорой помощи». Но работы, конечно, еще очень много…

Был еще один случай. Мы поставили систему GPS на поливалки. А когда спустя некоторое время собрали информацию, узнали, что в районе, допустим, выезжает ночью девять машин, из них восемь становится в тупик, чтобы никто не увидел, а одна курсирует по той улице, где могут проехать чиновники, и поливает. Остальные водители всю ночь спят, потом сливают топливо и реализуют его… Теперь контроль осуществляется постоянно. У нас уволилось около 30% водителей, но мы набрали других. То есть современные технологии позволяют сегодня мэру осуществлять контроль над работой коммунальных служб города.

— Значит ли это, что вы сумели уйти от ручного управления городом и изменить свой рабочий график?

— Когда я только стал мэром, у меня был разговор с Евгением Петровичем Кушнаревым. И он тогда описал мою жизнь в ближайшее время. «Сначала ты практически не будешь отсюда выходить, у тебя будут огромные пачки документов на столе, ты будешь страдать от количества людей, которые хотят попасть к тебе. Они будут забирать у тебя время, 90% их вопросов будет ни о чем: либо ты не можешь их решить, либо люди просто к тебе пришли, дабы ты не забывал, как они выглядят». И все, что он говорил, оказалось, что называется, «в яблочко». И потом он сказал: «Не переживай, у меня все было так же. Но пройдет время, и ты начнешь ценить свое время, дорожить им, потому что оно будет оторвано от семьи, любимых занятий и отдыха».

И действительно — если я раньше уходил из рабочего кабинета далеко за полночь, то сегодня научился планировать свой рабочий день: приезжаю сюда к девяти и в семь могу уже спокойно уходить — я все успеваю сделать.

Сегодня работа городской власти уже не управляется по телефону. То есть я могу спокойно уехать в отпуск и быть уверенным, что, не считая техногенных или природных катаклизмов, не может произойти ничего непоправимого.

— Однако и недоработки, вероятно, у вас тоже есть…

— Как и у всех людей, которые работают. Конечно же, хотелось бы сделать больше. И я уверен, что так и было бы, если бы нам не чинили такие препоны на первых шагах нашей работы. Если мне не изменяет память, первые попытки устроить перевыборы были в мае 2006 года. На тот момент мы проработали меньше месяца, даже команду не успели расставить по местам… Сегодня, по прошествии времени, мне уже легко об этом говорить — все уже свершилось. Но тогда мы жили и работали в очень жестких условиях. Против нас было запущено столько денег и медиа-ресурсов, что мы вынуждены были объяснять, что мы — не варвары, что не закладываем коммунальное имущество, пытаясь его скрыто приватизировать, что не раздаем земельные участки в парковых зонах, а, наоборот, возвращаем их территориальной громаде…

Но если сегодня посмотреть на то, что мы сделали за 3,5 года, я не испытываю недовольства. Мы делали правильные шаги, привлекая дополнительные деньги в горбюджет. Мы не обанкротились, не стали от этого беднее. Наоборот, благодаря тому, что сумели посмотреть на шаг вперед, привлекли инвестиции, мы сделали за этот период больше, чем могли бы, либо больше, чем удалось нашим коллегам из других городов.

— В одном из интервью вы сказали, что будете считать свою задачу выполненной только тогда, когда «каждый человек будет просыпаться в теплой, отремонтированной квартире, спускаться вниз по чистой лестнице или на отремонтированном лифте, идти по освещенной чистой улице, садиться вовремя в городской транспорт, приезжать на работу, а потом, в обратной последовательности, приходить домой, к семье, и ничто не будет нарушать его покой». На сколько процентов эта задача сегодня достигнута?

— Мне трудно оценить это в процентах, потому скажу так: ровно на 3,5 года. Еще 4,5 года — и, думаю, задача будет достигнута процентов на 75.

— А что говорят на этот счет харьковчане, когда встречают Вас на улице?

— Реагируют по-разному. Есть люди, которые вообще не показывают, что меня узнали — кто-то стесняется, кто-то из деликатности. Но 80% тех, кто подходит и начинает общаться, проявляют доброжелательность. Есть люди, которые что-то просят: то ли крышу отремонтировать, то ли с операцией помочь… И это тоже нормально. Но есть, конечно, и люди, проявляющие агрессию, причем, как это ни парадоксально, половина ее носит политический характер.

Кстати, есть одна особенность: когда я гуляю с детьми, то практически никто не подходит — только здороваются. Наверное, берегут детей…

— И последний вопрос. Михаила Пилипчука когда-то называли последним романтиком от власти, Владимира Шумилкина — настоящим полковником. А как, по вашему мнению, назовут Михаила Добкина?

— Когда у политика появляется в народе прозвище, это уже само по себе большое достижение. Это говорит о том, что человеком интересуются, и люди, увидев какую-то черту характера или особенность, которая присуща этому человеку, таким образом его идентифицируют. Пока то, что я читал в Интернете на «желтых» сайтах, мне не нравится, и я бы не хотел, чтобы это осталось за мной. Но так как эти слова до сих пор не приклеились ко мне, то переживать, наверное, рано.

Пройдет время, я уже не буду городским головой, и если такое прозвище появится, мы с вами об этом обязательно узнаем.