Прототипы героев романа великого писателя служили под Харьковом
Просматривая номера старинного «Харьковского календаря» конца ХІХ века, я невольно задержал взгляд на одной из фамилий. На страничке, посвященной Чугуевскому юнкерскому училищу, среди прочих офицеров значился некий штабс-капитан Артаболевский. Фамилия редкая, но внимание она привлекла не этим, а тем, что показалась смутно знакомой. После нескольких минут тщетных попыток вспомнить продолжил чтение. И тут другая фамилия — Алкалаев-Калагеоргий — чуть было не заставила воскликнуть: эврика! Вот оно! В памяти моментально возникли строки купринских «Юнкеров», а в уме — вопрос: уж не те ли самые это люди, которых обессмертил писатель в своем знаменитом романе? Уж слишком много было совпадений, чтобы назвать их случайными. Не совпадала только география — купринские герои служили в Москве, тогда как их однофамильцы — в Чугуеве. Впрочем, другое несовпадение — по времени, но всего лишь на какой-то десяток лет — только усилило подозрение в том: офицеры наши — не просто однофамильцы купринских…Куприн
Подозрение это зародилось не случайно. Как известно, роман Александра Куприна «Юнкера» — автобиографичен. В нем писатель описал годы своей учебы (1888-90) в московском Александровском военном училище. Роман, написанный уже в эмиграции, фактически стал литературным изложением воспоминаний Куприна о своих юнкерских годах. Другой эмигрант, не менее талантливый, но не признанный у нас писатель — донской атаман, генерал Петр Николаевич Краснов — дал «Юнкерам» Куприна такое определение: «Этот роман — история нашего недавнего прошлого. Милого, спокойного прошлого, увы, ушедшего от нас; история такая точная, сильная, яркая, подробная, что может служить документом…»
Тот факт, что большинству персонажей романа Куприн сохранил фамилии их реальных прототипов — своих товарищей-юнкеров, офицеров и преподавателей училища — известен большинству литературоведов. Правда, подробным исследованием биографий этих прототипов никто из них не занимался. Так что поиски пришлось начинать почти с нуля.
Правдами и неправдами, через десятые руки из Москвы удалось получить очень ценный в свете возникшего интереса документ — многолетние списки личного состава Александровского военного училища. Первые же страницы «купринского» периода порадовали массой знакомых по роману фамилий. Юнкера Жданов, Венсан и Прибиль, офицеры Квалиев, Фофанов и другие. В том числе — уже знакомые нам Александр Михайлович Артаболевский и Иван Николаевич Алкалаев-Калагеоргий. Те же самые, о которых писал «Харьковский календарь».
Подробное изучение списков заставило отбросить последние сомнения, позволив проследить шаги этих офицеров по карьерной лестнице из провинциального Чугуева в первопрестольную Москву. В 1873 году Алкалаев-Калагеоргий был адъютантом и казначеем Чугуевского юнкерского училища, Артабалевский — младшим офицером. В 1877-м Алкалаева-Калагеоргия мы видим уже делопроизводителем по учебной части (что-то вроде завуча), Артаболевского — командиром 1-й роты юнкеров. В следующем, 1878 году фамилии обоих офицеров в харьковском списке не значатся, а их должности занимают другие офицеры. Скорее всего, оба отбыли на театр военных действий начавшейся русско-турецкой войны. А по окончании ее, заслужив чины и награды, продолжили служить по военно-учебному ведомству. Но уже в Москве. В 1880 году Иван Николаевич Алкалаев-Калагеоргий, уже капитан, становится командиром 1-й, или, как ее называли, «царской» роты — роты Его Величества Александровского военного училища. Александр Михайлович Артаболевский, по-видимому, немало отличился в боях, ибо в 1883 году видим его уже в чине полковника на должности командира батальона того же училища. Оба офицера прослужили в училище до 1893 года, после чего вновь ушли в строй. Алкалаев-Калагеоргий, с московским потомком которого мне удалось связаться, в 1896 году получил чин полковника и в начале ХХ века командовал полком. Дальнейшая судьба Артаболевского неизвестна…
Возможно, кто-то из читателей недоуменно пожмет плечами: мол, чего прицепился к каким-то там офицерам — мало что ли их тут служило за сотни лет…. Отсылаю вопрошающих к Куприну. Вернее — к его роману «Юнкера». Ибо те, кто хоть раз читал это замечательное произведение, просто не могут не помнить «Хухрика» и «Берди-Пашу» — колоритнейших персонажей, описанных красочным купринским языком. Так вот, Хухриком юнкера называли Алкалаева-Калагеоргия, а Берди-Пашой — Артаболевского. Обоим в своем романе Куприн посвятил немало строк.
Пересказывать классику не имеет смысла. Да и не получится. Ее надо читать. Полностью. Это мы и порекомендуем не знакомым с книгой читателям, ограничившись здесь лишь небольшими цитатами из романа, позволяющими составить общее впечатление о нем и о его персонажах. Итак, дадим слово юнкеру Александрову, под именем которого в романе выступает Юнкер Куприн.
Хухрик
«Юнкера как будто и знать не хотели этого старого боевого громкого имени. Для них он был только Хухрик, а немного презрительнее — Хухра... С этим прозвищем была связана маленькая легенда. Однажды батальон Александровского училища на пробном маневре совершал очень длинный и тяжелый переход. Юнкера со скатанными шинелями и с ранцами с полной выкладкой, шанцевым инструментом и частями разборных палаток чуть не падали от зноя, усталости и жажды. Запотелые их лица, густо покрытые черноземной мягкой пылью, были черны, как у негров, и так же, как у негров, блестели на них покрасневшие глаза и сверкали белые крепкие зубы. Наконец-то, долгожданный привал. «Стой. Составь ружья. Оправиться!» — раздается в голове колонны команда и передается из роты в роту. Богатая подмосковная деревня. Зелень садов и огородов, освежающая близость воды. Крестьянские бабы и девушки высыпают на улицу и смеются. Охотно таскают воду из холодного колодца, дают юнкерам вволю напиться; льют и плескают воду им на руки, обмыть горячие лица и грязные физиономии. Притащили яблок, слив, огурцов, сладкого гороха, суют в руки и карманы. Веселый смех, непринужденные шутки и прикосновения. Всегдашняя извечная сказочная симпатия к солдату и жалость к трудности его подневольной службы.
— И как это вы, бедные солдатики, страдаете? Жарища-то смотри, кака адова, а вы в своей кислой шерсти и ружья у вас каки тяжеленные. Нам не вподъем. На-ко, на-ко, солдатик, возьми еще яблочко, полегче станет.
Конечно, эта ласка и «жаль» относилась большей частью к юнкерам первой роты, которые оказывались и ростом поприметнее и наружностью покраше. Но командир ее Алкалаев почему-то вознегодовал и вскипел. Неизвестно, что нашел он предосудительного в свободном ласковом обращении веселых юнкеров и развязных крестьянок на открытом воздухе, под пылающим небом: нарушение ли какого-нибудь параграфа военного устава или порчу моральных устоев? Но он защетинился и забубнил:
— Сейчас же по местам, юнкера. К винтовкам. Стоять вольно, рядов не разравнивать!
— Таратов, чему вы смеетесь? Лишнее дневальство! Фельдфебель, запишите!
Потом он накинулся было на ошалевших крестьянок.
— Чего вы тут столпились? Чего не видали? Это вам не балаган. Идите по своим делам, а в чужие дела нечего вам соваться. Ну, живо, кыш-кыш-кыш!
Но тут сразу взъерепенилась крепкая, красивая, румяная сквозь веснушки, языкатая бабенка:
— А тебе что нужно?! Ты нам что за генерал? Тоже кышкает на нас, как на кур! Ишь ты, хухрик несчастный! — И пошла, и пошла... до тех пор, пока Алкалаев не обратился в позорное бегство. Но все-таки метче и ловче словечка, чем хухрик, она в своем обширном словаре не нашла. Может быть, она вдохновенно родила его тут же на месте столкновения?
«И в самом деле,— думал иногда Александров, глядя на случайно проходившего Калагеоргия.— Почему этому человеку, худому и длинному, со впадинами на щеках и на висках, с пергаментным цветом кожи и с навсегда унылым видом, не пристало бы так клейко никакое другое прозвище? Или это свойство народного языка, мгновенно изобретать такие ладные словечки?»
Берди-Паша
«…Узкоглазый, низко стриженный татарин; его скуластое, плотное лицо, его широкая спина и выпуклая грудь кажутся вылитыми из какого-то упругого огнеупорного материала… Его, должно быть, отлили из железа на заводе и потом долго били стальными молотками, пока он не принял приблизительную, грубую форму человека. Снабдить же его душою мастер позабыл.
И правда: Берди-Паша кажется лишенным если не всех, то очень многих свойственных обыкновенному человеку достоинств и недостатков, страстей и слабостей. Он не знает ни честолюбия, ни жалости, ни любви, ни привязанности. Ему чужды страх и стыд. Он никогда не хвалит и не делает выговоров. Он только спокойно и холодно как машина наказывает — без сожаления и без гнева, прилагая максимум своей власти. У него сильный стальной голос, слышимый из конца в конец огромнейшего Ходынского поля, на котором летом свободно располагаются лагерями и производят учение все войска Московского военного округа. Но ни разу он не закричал на юнкера, так же как никогда не показал ему сострадания.
Все в училище, не исключая и офицеров, глубоко убеждены в том, что Берди-Паша просто глуп. Его редкие изречения тщательно запоминаются второкурсниками и передаются из поколения в поколение, обрастая, конечно, добавками, как корабль в далеком пути обрастает ракушками и моллюсками.
…Юнкер стоит, облокотившись на раму, и смотрит сквозь окно на училищный плац. Подходит Берди-Паша и упирается взглядом ему в спину. Оба молчат очень долго, минут десять, пятнадцать... Вдруг Паша нарушает тишину:
— Стоить и думаеть, и думаеть, что думаеть, и сам не знаеть, что ничего не думаеть. А не хотите ли в карцер, юнкер?
И еще:
Оркестр Крейнбринга, училищный знаменитый оркестр, играет в училищной столовой. Один из музыкантов держит под мышкой свою валторну. Берди-Паша подходит к капельмейстеру и спрашивает:
— А этот почему стоит без дела?
— Он паузу держит.
— Почему же он ее за пазухой держить? Почему не играить?»
Юнкера
Разумеется, вместить в газетную статью все, что написал Куприн о своих героях, невозможно. Да и не хотелось бы приуменьшать удовольствия будущих читателей романа. Те же, кто уже читал о приключениях юнкеров и их командиров Хухрика и Берди-Паши, о «травле», «похоронах штыка», маневрах, московских балах и многом другом, со мной наверняка согласятся.
А еще, быть может, скоро мы сможем увидеть Хухрика и Берди-Пашу на телеэкранах. Правда, не совсем такими, какими описал их Куприн. В Гатчине, под Санкт-Петербургом, сейчас заканчиваются съемки телесериала «Юнкера» по купринскому роману. Судя по анонсам, создатели фильма не избежали массы ошибок и неточностей. Хотя по сравнению с просто чудовищным в этом отношении «Сибирским цирюльником», в основу которого положены все те же «Юнкера», питерский сериал наверняка будет выглядеть чуть ли не эталоном исторической достоверности. Несмотря даже на то, что место действия в нем перенесено из Москвы в Петербург, а события — на 20 лет вперед. Впрочем, не будем спешить с оценками. Экранизировать классику — дело заведомо неблагодарное. Удастся ли это киностудии «Черома-фильм»? Поживем — увидим…
Остается лишь добавить, что служба купринских персонажей в Чугуеве — наверняка не случайность. Между двумя пехотными училищами — Чугуевским и Александровским в Москве — существовала какая-то, пока еще неизученная связь. Описанные Куприным традиции и ритуалы московских юнкеров поразительно напоминают чугуевские. Во время октябрьских боев 1917 года в Москве вооруженные чугуевские юнкера как один ринулись на помощь собратьям — александровцам. Но из-за саботажа харьковских железнодорожников помощь вовремя не поспела, и московские юнкера, почти было победившие, но преданные трусливым общим командованием, потерпели поражение. А во время гражданской войны на пике успеха Деникина Александровское училище было восстановлено. Правда, не в Москве, взять которую белым тогда так и не удалось, а… в стенах Чугуевского училища.