Выставка эта проходит в Харьковской Хоральной синагоге. Выставка — фотографий…

Фотография — это полпред мира Прошедшего в мире Будущего, верительные грамоты от имени которого принимает Настоящее. Принимаем мы с вами: олицетворенное и духотворящее Настоящее. Чтобы установить с Прошедшим отношения Памяти и передать ее Будущему.
Память… Самое благородное из человеческих качеств, качество, которое более других делает человека человеком. И наиболее высокая функция Совести…
В эти дни мы кладем руку Памяти на пульс Совести — и предельно сильно, остро и взволнованно слышим удары ее: «Дробицкий яр».
65-й годовщине трагедии Дробицкого яра и посвящена выставка, проходящая сейчас в синагоге. Но рассказывает она не о трагедии Яра…
Двое харьковских студентов, Александр Андреев и Олег Рубашкин, побывали в туристической поездке в Польше и ознакомились с историческим ландшафтом этой страны. Ландшафтом, в котором столь серьезное место занимают Провалы, Пропасти (почти что — «Яры») концлагерей. И они остались у ребят на пленке памяти: в их живом человеческом чувстве и — на пленке сделанных фотографий.
Концлагеря… Предельно концентрированная античеловечность, наиболее дикое, разнузданное и преступное человекоборство, в максимальной степени — «народоубийство» (Илья Эренбург). Я смотрел эти фотографии — и испытывал ощущение, которого прежде не знал.
Мне казалось, что я втянут в тот «иной», «потусторонний мир» — по ту сторону собственно человеческого. Да именно таким этот «мир» и был.
«Главный» лагерь, головное предприятие человекоуничтожения с чудовищной величиной продукта его производства: 1,5 миллиона — Освенцим и его «производственные мощности», «склады сырья» — бараки…. А вот — неужели такое было, могло вообще быть! — зеленая трава перед бараками смертников и… воистину: «о стыд, о ужас наших дней» — березы на этой траве, по которой уже не ходить тем, чья обувь свалена гигантской, дикой кучей, кому не нужны чемоданы и сумки для личных вещей: они уехали туда, откуда не возвращаются, и перестали нуждаться в чем-то «личном». Кто особенно чувствителен — не смотрите: женские волосы, которыми… набивали ковры. А вот и оборудование подготовки производства ковров: печи, в которых сжигали трупы, и «техника для усовершенствования производственного процесса» — тележки для утрамбовывания трупов. Но не все хотели безмолвно, безгласно становиться «коврами»: крематорий, взорванный во время восстания. Расстреляны все.
Вот у этой стены.
А вот «апартаменты» отдавшего приказ о расстреле коменданта лагеря — обыкновенная табельная. Да, имена жертв — в обычном для фашистов «табеле»: 100 000 — одновременно. А потом въезжают новые: через железные ворота Смерти. Каменные плиты: подобие шпал. Впрочем, рельсы на шпалах вели не только в Освенцим.
Майданек. Памятник, сооруженный узниками: колонна — круглая, как сама обреченность… И такой же круглый каток гигантских размеров — это, чтобы катили узники, если нет работы.
Страшным катком по Европе прокатился фашизм: в экспозиции музея лагеря камни с табличками, на которых нации, ощутившие на себе этот каток: будто памятники тем из этих наций, «кто уже не придет никогда». Погибших вот в таких печах крематория, куда будто затягивает сама смерть. И само его здание, в котором самый значительный элемент — труба. Невероятно ужасающий, до неправдоподобия самый большой цех завода смерти, основное «средство производства»: газ Циклон-Б; человекоуничтожающие емкости — цистерны для этого газа, производимого той же фирмой, что выпускала… аспирин. Основное «производственное помещение» — душевая, куда газ подавался. Преисподняя в аду. И памятник тем, кто там остался навеки: в Майданеке, в Плашуве под Краковом. Жертвы словно одновременно врастают в землю и встают из земли.
А вот памятник и синагога — в Тилачине. И памятник в Треблинке: Кулак, словно Правосудие, Справедливость…
И будто памятники на еврейском кладбище — камни с названиями пострадавших общин. Сама Треблинка — разрушенная народоубийцами, заметавшими подло, трусливо следы преступления. Теперь здесь Мемориальный комплекс. Полоса мрамора на граните — как траурная лента, которая всегда будет развеваться рядом со Знаменем самого человеческого Духа.
А рядом с «польской» экспозицией — щит на полу, где фотографии харьковского Холокоста, харьковского «производства смерти»: повешенные на балконах здания обкома, бараки Станкостроя, снимки узников гетто. Праведники, спасшие тех, кто из гетто смог вырваться, и приговор палачам. И Яр сегодня: перспектива с Менорой, Семисвечником, словно утверждение оптимизма утвердившейся жизни — вопреки лагерям Смерти, карта которых на Украине рядом с этим снимком. И ступени, ведущие к Главному монументу комплекса: «Восхождение к Памяти». Восхождение это и во фрагменте памятника героям Восстания в Варшавском гетто, обреченным на подвиг и подвигнутым на бессмертие: мужественно-самоотверженное лицо юноши, возможно, это 21-летний руководитель восстания Мордехай Аньелевич. Лицо устремлено в Будущее, в которое он верит. И потому ведет в воистину «последний и решительный» своих ребят, рука одного из которых сжимает гранату.
А выше — над «Харьковом», над «Польшей» — фотография других ребят — наших, современных. А именно, тех, кто «сделал» выставку — Александра Андреева и Олега Рубашкина — светлые, устремленные в жизнь.
Когда я смотрел экспозицию, эти ребята подошли ко мне и спросили о впечатлении: «Слишком тяжело все это, — ответил я. — Вот и напишите об этом в книге отзывов». И, уходя, я оставил запись: «Урок истории. Уроки истории нужно повторять, чтобы никогда не повторялись — трагедии истории».