В редакцию «Вечернего Харькова» обратилась Нина Федоровна Гузовская из Одессы.
Обратилась с просьбой передать слова благодарности детям и внукам замечательного хирурга – армянина или грузина (фамилию она, к сожалению, не помнит), который во время войны работал в харьковском госпитале и не только спас жизнь, но и уберег от ампутации руку и ногу ее отцу, тяжело раненному на фронте. Корреспонденты «Вечернего Харькова» выяснили фамилию замечательного доктора и даже нашли возможность передать весточку его родственникам в Грузию.«Это мог быть только Георгий Джинчвеладзе»
Нина Федоровна рассказала, что ее отец – Федор Игнатьевич Головчак воевал на 2-м Украинском фронте. В одном из сражений, прикрывая отступающую Красную Армию, попал под перекрестный огонь и был тяжело ранен. Очнулся в харьковском госпитале.
– В то страшное время, когда тяжелораненые бойцы поступали в госпиталь беспрерывным потоком, а врачи по несколько суток не отходили от операционного стола, главной задачей было сохранить жизнь, – говорит Нина Федоровна. – Но моему отцу посчастливилось – в госпитале работал удивительный человек, потрясающий хирург, который сделал невозможное – не только подарил ему вторую жизнь, но и уберег простреленные ногу и руку от ампутации. Фамилию этого доктора я, к сожалению, не помню. Знаю только, что он был или армянин, или грузин... Он уже тогда был немолод, и сейчас его, возможно, уже нет в живых. Поэтому я от всего сердца хочу поблагодарить и пожелать здоровья его детям и внукам.
– Это мог быть только Георгий Захарович Джинчвеладзе, – уверена директор Музея истории медицины ХНМУ Жанетта Перцева, к которой мы обратились за помощью.
Удалось нам пообщаться и с соседкой, как выяснилось, достаточно известного у себя на родине грузинского хирурга – Ларисой Оксюзан. Оказалось, с семьей врача они живут на одной улице, через дом. А в Харьков Лариса привезла внучку на вступительные экзамены в медуниверситет.
Харьков – его вторая родина
Георгий Джинчвеладзе родился в Тифлисе (Тбилиси), был старшим из 12 детей. Отец служил писарем у князя Ильи Чавчавадзе – известного грузинского писателя. Мама тоже была грамотной женщиной – в свое время окончила гимназию, но не работала – занималась воспитанием детей. Георгий по окончании частной дворянской тифлисской гимназии как старший сын должен был получить высшее образование, и его отправили в Харьков. В 1916 году окончил медицинский факультет харьковского медуниверситета, стал хирургом. Здесь же женился на русской женщине, которая, получив образование в Харьковском женском мединституте, стала акушером. Она, как оказалось, принимала роды, когда на свет появилась Лариса Оксюзан.
После гражданской войны семья Джинчвеладзе вернулась в Грузию, осела в Ахалцихе.
– Как вспоминает его внучка: Георгий Джинчвеладзе был единственным хирургом от Боржома (ныне – Боржоми) до Гудаута, – рассказывает Лариса Николаевна. – Благодаря ему в Ахалцихе появилась уездная больница, где Георгий Захарович заведовал хирургическим отделением, сам же сконструировал и первый операционный стол.
Когда началась Великая Отечественная война, Георгию Джинчвеладзе исполнилось 50 лет. На фронт ушел вместе с сыном – Амираном.
– Попал в плен и долгое время пробыл в концлагере в Германии. Помогла выжить немецкая женщина Эльза, в честь которой он впоследствии назвал свою внучку, – уточняет Жанетта Перцева. – Через время пленников перевели в Харьков, и Георгий Захарович работал врачом в лазарете для раненых военнопленных, который был создан благодаря нашему выдающему земляку Александру Мещанинову. Воспоминания Джинчвеладзе об этом периоде (февраль-март 1943 года) хранятся в нашем музее.
«Ежедневно выносили десятки трупов»
Георгий Джинчвеладзе вспоминает, как их – узников концлагеря – привезли в харьковскую пересыльную каторжную тюрьму на Холодной Горе.
«Нас провели в совершенно пустое помещение... Уставшие и голодные, мы легли на голый пол, укрывшись одной на двоих шинелью. Был жуткий холод, после пережитого никто не мог заснуть. Утром в комнаты принесли кровати – заржавелые, искривленные, покрытые вместо сеток листами кровельного железа. Матрацы грязные, как половые тряпки, в пятнах крови... по ним ползали вши. Ни одеял, ни подушек не дали. Зато принесли еду. Это была баланда: в котел с водой засыпается небольшое количество отрубей, какой-либо крупы и кусок конины. Все варится до клейкости с отвратительным специфическим запахом, поскольку продукты закладываются немытые, а мясо – с кишечными выделениями. Хлеба мы не видели две недели, потом стали выдавать по 200 г в день...
Мы обслуживали санчасть, где находились раненые, больные сыпным и брюшным тифом, с голодными отеками. Они лежали на голом полу или соломе. Не было ни спирта, ни йода и вообще никаких медикаментов. Для перевязки пользовались старыми грязными бинтами. Ежедневно выносили десятки трупов...
Многих военнопленных с утра выгоняли на работу – рубка дров, перенос кирпичей, запрягали в повозки вместо лошадей. В тюрьме был гараж, где стояло несколько машин. У одной полуторатонки непрерывно работал мотор. Кузов ее был закрыт деревянной кабиной. Это была «душегубка»: выхлопные газы выходят в пол герметически закрытого кузова– и все, кто в нем находится, задыхаются. А потом трупы выбрасывают в яму».
Решился на побег
Вскоре Георгия Захаровича перевели работать хирургом в 7-ю поликлинику, на втором этаже которой располагался лазарет для военнопленных. Там трудились гражданские медики во главе с профессором Мещаниновым. Окна лазарета выходили на улицу – военнопленные спускали на тротуар привязанные на шпагате пустые консервные банки и прохожие клали в них хлеб, овощи и даже деньги. Таким же образом передавались записки. По воспоминаниям Георгия Джинчвеладзе, поликлиника охранялась лишь санитарами из военнопленных, и выздоравливающие пленники начали убегать из госпиталя. Тогда немцы оградили территорию колючей проволокой и поставили часового-полицая. Но побеги не прекратились, и немцы решили перевести пленных в 1-ю городскую больницу, которая охранялась гестаповцами. И все же Георгий Захарович решился на побег.
«Я всю ночь не спал, а на рассвете тихо спустился вниз, увидел, что караульный зашел погреться в караулку, осторожно прошел мимо, вышел на улицу Клочковскую и вдруг... увидел немцев. Тут ко мне подошла старушка: «Пойдем, я провожу вас к Госпрому другой дорогой». Она провела меня дворами к университетскому саду, дальше я пошел к площади Дзержинского. Укрыться там было негде – по площади шли колонны машин с солдатами, и я потихоньку двигался вперед... Так и добрался до квартиры знакомых» (в Харькове их было много – еще со студенческих времен. – Ред.).
«Слышались крики горящих заживо людей»
Наступил февраль 1943-го... Георгий Захарович вспоминает, как немцы поспешно оставляли город, все сжигая и взрывая. Фашисты подходили к дому, давали пять минут на выход – кто не успел, сжигали вместе с домом.
«А 16 февраля пришли наши. Все плакали, обнимались, целовались и поздравляли друг друга с освобождением», – пишет он в воспоминаниях.
Вскоре Георгий Джинчвеладзе получил назначение на должность ведущего хирурга во вновь открывшийся окружной госпиталь – работы было невпроворот, раненые прибывали нескончаемым потоком. А 2 марта сообщили, что ночью предстоит эвакуация, поскольку немцы снова наступают на Харьков. Однако вывезти раненых не удалось – не было бензина для машин.
«Наши части отходили, а госпиталь оставался, и я не смог бросить раненых на произвол судьбы, – вспоминает он. – 12 марта в город вошли немцы... Я пришел в госпиталь и ужаснулся: в коридорах лежали трупы красноармейцев, рядом с ними – совершенно беспомощные раненые, у многих началась гангрена, они нуждались в срочных операциях... Собрали перевязочный материал и инструментарий, стали готовить перевязочную и операционную к работе. Вдруг на первом этаже раздался взрыв...»
Это немцы бросили в окно зажигательные бомбы и гранаты. Начался пожар. Люди оказались в ловушке – немцы предусмотрительно заколотили входные двери досками, чтобы никто не смог покинуть горящую больницу. Вокруг здания стояли автоматчики и расстреливали всех, кто пытался выпрыгнуть из окна. Слышались жуткие стоны и крики горящих заживо людей. Около 70 человек – медиков и раненых, которые могли передвигаться, вышли на лестницу, которую еще не успел охватить огонь. И вдруг стоявшие у окна заметили, что немцы садятся в машины и уезжают.
«Мы выломали рамы и начали прыгать из окон второго этажа в снег. Через 15 минут обвалилась крыша, еще мгновение – и мы все погибли бы под завалами».
В корпусе было сожжено более 350 тяжелораненых и больных красноармейцев. В течение нескольких дней немцы искали на территории сгоревшего госпиталя людей, которые укрылись в подвалах и газоубежищах других корпусов, и расстреливали. Спастись удалось немногим – тем, кого вынесли и укрыли у себя харьковчане. Всего тогда погибло более 600 раненых.
«Я горжусь своим земляком»
В течение трех недель Георгий Джинчвеладзе скрывался на квартире у знакомых – без документов в город выйти было нельзя. Вскоре ему помогли достать паспорт, и он поступил в Александровскую больницу ординарным врачом в хирургическое отделение, консультантом которого был профессор Голобородько. Тот узнал Георгия и выдал немцам, сообщив, что он военнослужащий. Так Георгий снова стал узником.
Через несколько недель немцы приказали готовить раненых к этапу, а пленным врачам – их сопровождать. Георгий решил, что дальше оставаться в госпитале нельзя – и снова бежал. Скрывался у приятелей по студенческой скамье, пока Красная Армия снова не освободила Харьков.
После войны Георгий Джинчвеладзе вернулся на родину – в Ахалцик.
– Помню, когда его мать была жива, она с Георгием и его женой часто ходила гулять в парк, где по вечерам играл оркестр. Мать всегда носила национальную грузинскую одежду – очень красивую. Георгий был с неизменной тростью, – вспоминает Лариса Оксюзян. – Сейчас ни Георгия, ни его детей уже нет в живых, но остались внуки и правнуки. Сейчас они живут в Тбилиси. Я горжусь своим земляком и с удовольствием передам его родственникам теплые слова от читателей «Вечернего Харькова».
