Выдающийся философ умер 220 лет назад. Но легенды о нем до сих пор живут в народе.

Экскурсии по бывшему имению помещиков Ковалевских в селе Сковородиновка Золочевского района Харьковской области, где с 1972 года находится Национальный литературно-мемориальный музей Григория Саввича Сковороды, долгое время на добровольных началах проводил простой колхозник Ефим Дерега. Рассказывая о последних днях великого философа, которые тот прожил у дворянина Андрея Ивановича Ковалевского в Ивановке (так тогда называлась Сковородиновка), самодеятельный гид обязательно упоминал о том, что 72-летний Григорий Саввич, почувствовав приближение смерти, очертил прямоугольник под развесистой липой в парке и начал копать себе могилу.

– Готовлю последнее прибежище, — так он объяснил изумленному садовнику.

– Выстелив глинистое дно вырытой ямы дубовой листвой, привезенной для него из Чернух, зашел в свою комнату, зажег огарок свечи и прилег на диван. Под утро Григория Саввича не стало, — Ефим Дерега не упускал ни единой детали в старинном предании. И всем хотелось верить, что так оно и было. Что дубовые листья действительно передали из родных Чернух на Полтавщине, куда Сковорода якобы шел умирать, да так и не дошел…
Легенд и мифов о Григории Сковороде существует множество. При жизни одни называли его чудаком, другие — отступником. Но в историю он вошел выдающимся философом и мыслителем, народным просветителем, талантливым поэтом, педагогом, предтечей современной украинской литературы.

Поначалу у молодого Григория Сковороды с педагогикой не складывалось. Трения и идейные расхождения с власть имущими у Григория Саввича начались вскоре после того, как переяславский епископ пригласил его на должность учителя поэзии в местную семинарию. Молодой учитель, успевший поучиться в Киево-Могилянской академии и повидавший Европу, написал рассуждения о поэзии и правила для нее, что епископу не понравилось. Он требовал от преподавателя «обыкновенного образа учения», а тот не соглашался, доказывая: его методика проще и вразумительней для семинаристов. За что и был выгнан с позором с должности. «Иное дело пасторский жезл, а иное — пастушья свирель», — философски заметил Григорий Сковорода, собирая свои нехитрые пожитки в саквы — полотняные дорожные торбы конусоподобной формы, с которыми никогда не расставался. В одной, вспоминали современники, было только две дырявые рубашки, кафтан, башмаки да черные гарусные (шерстяные) чулки. А в другой — Библия и книги. Еды в дорогу странствующий философ никогда не брал.

– Даст Бог день — даст и пищу, — говорил он.

Пришлось Сковороде идти домашним учителем к сыну знатного дворянина Стефана Томары, проживавшему в селе Каврай возле Переяслава. Его наняли для преподавания ребенку словесных наук и языков. С мальчиком у Григория Саввича сложились дружественные, доверительные отношения. Они общались между собой откровенно и просто. «Ах ты, свиная голова!» — пожурил однажды учитель ученика за какие-то неверные рассуждения. Слуги, услышав такое, тут же донесли именитым родителям о недостойном обращении с их сыном. И снова Григорий Саввич остался без места и пропитания. Правда, позже Стефан Томара уговорил учителя продолжить обучение сына Василия. Тот со временем, кстати, сделал блестящую карьеру — стал русским послом при турецком султане.

Многие ученики Сковороды были весьма интеллигентными и прогрессивными людьми. В основном на их пожертвования был построен в 1805 году Харьковский университет.
Не сложились отношения у Григория Саввича и с церковным начальством. В Харькове его уговаривали принять монашество. Архиерей обещал очень скоро дать ему высокий духовный сан.

– Разве вы хотите, чтобы и я умножил число фарисеев? — не согласился с предложением философ. — Ешьте жирно, пейте сладко, одевайтесь мягко и монашествуйте.
Сам он, как утверждал первый биограф Сковороды, его лучший ученик и близкий друг Михаил Ковалинский, предпочел монашеству «жизнь нестяжательную, в малодовольстве, воздержанности, в лишении всего ненужного, дабы приобрести все нужнейшее, в отвержении всех прихотей, дабы сохранить себя самого в целости, в обуздании самолюбия, дабы удобнее выполнять заповедь любви к ближнему, искании славы Божией, а не славы человеческой».

— Полно бродить по свету, пора пристать к гавани, — пытались образумить странствующего философа монахи из Киево-Печерской лавры.

На что свободолюбец возразил с горячностью:

— Ах, преподобные! Я столботворения умножать собой не хочу, довольно и вас, столбов неотесанных, во храме Божием.