Только в 1930 году коммунисты окончательно добили независимые средства массовой информации. Как вам такое утверждение, а, знатоки советской истории? А ведь в нем нет ни капли вранья! Просто речь идет о средстве куда более древнем, чем радио или даже газеты. Причем не только древнем, но и весьма влиятельном. В стране, еще только мечтавшей о поголовной грамотности, самые важные известия столетиями передавались с помощью колоколов. Вот им-то и решила советская власть вырвать язык — в прямом и переносном смысле. Раз и навсегда.

О том, что большевики «к штыку приравняли перо», знают все. Но ведь они и колокол умудрились приравнять к антисоветской листовке! В российском декрете от 30 июня 1918 года появилась презабавнейшая формулировка — «набатный звон с контрреволюционными целями». Идеологически чуткому уху грозные и величественные звуки казались совершенно чуждыми. И недаром. Как утверждала одна очень и очень партийная книжица, в погромах, спровоцированных колокольным звоном, с июля 1918-го по июль 1919-го погибли 138 большевиков. Любой, имеющий хотя бы общее представление о гражданской войне, в этом месте всенепременно должен воскликнуть: а как они считали? Да Бог его знает. Но первое «штрафное очко» колокола заработали уже тогда. В 1922 году многопудовые красавцы провинились вторично. Набатный звон неоднократно сзывал православных защищать церковное имущество от проводившихся властями реквизиций.
К лету 1929 года терпение коммунистов лопнуло. И не просто так, а очень вовремя. Массовая коллективизация, развернувшаяся «на огромных просторах необъятной Родины», чревата была такими же массовыми протестами. Ну кто же оставит врагу веками проверенное средство оповещения? Правда, поначалу возникли затруднения с мотивировкой. На 2-м съезде безбожников (июнь 1922 г.) товарищ Ярославский проявил неслыханную заботу о здоровом сне «самого передового класса». Дескать, колокольный звон мешает отдыхать рабочим, возвратившимся с третьей смены. Звучало трогательно, но мешала одна закавыка. Большую часть населения страны составляли крестьяне. А пахать и сеять по ночам в деревне почему-то было не принято. И вот тогда пошел в ход железный аргумент — промышленность нуждается в цветном металле. Индустриализация — дело святое, против нее не попрешь. 

Первыми на сцену вышли чрезвычайно расторопные товарищи, принявшиеся снимать колокола, не дожидаясь официальных указаний. Тогда это именовалось «инициативой снизу». Наверное, потому, что «объекты атаки», как правило, размещались гораздо выше, чем те, кто на них покушался. Но «нет крепостей, которые не могли бы взять большевики». Весной 1929 года в одном из сел Роменского округа (Сумская область) работники райисполкома вкупе с умельцами из местной милиции снимали колокола по частям — разбивали их кувалдами. В результате проломили крышу церковного коридора и угробили колокольню. А и то верно: зачем она без колоколов? Для глуховских (тоже Сумщина) активистов попытка повторить подвиг роменских коллег едва не закончилась плачевно. Под крики «Бей коммунистов!» верующие выгнали их за церковную ограду. 

Тогда «звонкую» инициативу решили обкатать в пролетарской среде. Летом 1929 года на предприятиях города Запорожья вопрос о колоколах неоднократно поднимался на общих собраниях рабочих коллективов. Резолюции, как правило, принимались нужные, но звучали и нестандартные мнения. На заводе «Интернационал», к примеру, бдительные «слухачи» зафиксировали такое высказывание: «Мы в церковь не ходим, а постановлять будем. Как на это посмотрит остальное население?» Рабочий по фамилии Бедняк (и ведь не придерешься!) заявил: «Мы не настолько нуждаемся в металле. Если бы мы испытывали нужду, правительство само бы издало постановление и колокола бы сняли». Вот оно — классовое чутье в чистом виде! Уловил-таки пролетариат, что его хотят подставить, втянуть в сомнительное дельце. Но толку от этой прозорливости было чуть. 

К концу года снятие колоколов, не отягощенное даже минимальными формальностями, приняло хронический характер. Постановление, регламентирующее эту процедуру, Всеукраинскому Центральному Исполнительному Комитету пришлось принимать уже вдогонку — 11 декабря 1929 года. Затем последовала еще одна инструкция — от НКВД УССР. На грозное ведомство возложили техническую сторону проведения работ. Особое внимание предлагалось уделить обеспечению безопасности «снимателей». Организация, излишним гуманизмом не страдавшая по определению, людскими жизнями озаботилась не зря. «Имелось мнение», что несчастные случаи «враждебный элемент мог бы использовать для агитации». 

Но в интеллектуально развитой столице богоборческой республики все обошлось нормально. Возможно потому, что бесценный опыт работы с габаритными грузами был приобретен еще в 1922-м. 18 мая этого памятного года «группа товарищей» умудрилась спустить с колокольни Успенского собора восемнадцатипудовый (какое совпадение!) серебряный колокол, именовавшийся «царским». «Без помощи инженеров!», гордо заявила тогда харьковская пресса. И ведь не скажешь, что дурное дело — нехитрое. 

Однако на сей раз стольный Харьков оказался в хвосте. «Колокольная» кампания началась здесь только 1 февраля 1930 года. По документам. На самом деле фотография колоколов, снимаемых с Дмитриевской церкви (стоит до сих пор на Полтавском шляхе), появилась в «Комуністі» уже 5 января как строгое предупреждение всем, собиравшимся праздновать Рождество. Погромный энтузиазм активистов, умудрявшихся «бежать впереди паровоза», искусно подогревался. Между прочим самым действенным способом — денежным. За одну «колокольную» тонну «Рудметаллторг» платил семьсот целковых. Деньги поступали на счета местных советов. Огромное счастье привалило Червонозаводскому. Не в прямом смысле, естественно. В противном случае от него бы мокрого места не осталось. Колокол, «позаимствованный» у Михайловской церкви, весил 350 пудов — 5733 кг. 

Неудивительно, что воспротивились вандализму лишь материально не заинтересованные организации — Украинский комитет по охране памятников и Наркомат просвещения. Последний выдал документ, перечислявший признаки, позволявшие отнести колокол к категории «уникальных»: изготовлен до XIX века, имеет дату, подпись мастера, рисунок, герб и тому подобное. Спасительных отличий насчитывалось всего семь. Но математические способности «снимателей» по-видимому не доходили и до этой цифры. Защитникам прекрасного неоднократно приходилось вытаскивать раритеты из кучи лома. Тогда колокола попытались систематизировать, разделив их по внешним признакам на четыре категории. Первая подлежала безусловному сохранению, четвертая — столь же безоговорочному уничтожению. Из колоколов второй категории предполагалось сберечь лишь отдельные фрагменты, а колокола третьей — пускать на переплавку после взвешивания и фотографирования. Осуществлению толковой, в общем-то, идеи помешало всего одно препятствие: НКВД УССР стремился закончить изъятие в максимально сжатые сроки. Кто бы там морочился с сортировкой? И все-таки кое-что удалось сберечь.
В октябре 1930 года двое чиновников Наркомпроса вступились за культурное достояние княжьего града Чернигова. Тамошний окружной исполком едва не отправил в утиль колокола Мазепы и Полуботка. Один из спасенных раритетов датировался 1695 годом. Против снятия колоколов выступили крестьяне села Царицын Кут (Запорожский округ). На собрании, проходившем в присутствии председателя райисполкома, из четырех с половиной тысяч человек «за» высказались только 487. «Слуга народа» тем не менее приказал колокола снять. Они простояли на земле два месяца: крестьяне отказались предоставить подводы для вывоза. Да еще и охрану организовали на случай появления «штрейкбрехеров». В конце концов «громада» собрала деньги и наняла рабочих, которые вернули колокола на их законное место. Увы, это была лишь одна из немногих локальных побед в безнадежно проигранной битве. 

Еще в начале 1932 года в украинских селах снимали чудом оставшиеся колокола. Как раз тогда, когда нужно было бить в них изо всех сил. Но бить было не во что. А вскоре — и некому.