– Евгений, у Вас свой театр «Театр наций». Как это возможно — быть актером и худруком одновременно?

– Должности этой я не ждал. Хотя, разумеется, меня никто не насиловал, не заставлял — мне самому стало интересно попробовать себя в качестве руководителя. Но я долго не мог понять, где актерское, где менеджерское, вел себя по-разному. Никогда не забуду случай: на площадке «Утомленных солнцем — 2» мне, значит, приклеивают кишки к животу и мажут лицо бутафорской кровью, а я в это время разговариваю по телефону — решаю вопрос с фонарями театра, которые оторвались. Тут же вторая линия: «Алло, у нас тут котлован. Мы сейчас замерзнем, так как нам не провели сеть...» В этот момент заходит Михалков: «Ёпрст, Женя! Тебе умирать через полчаса в кадре! А ты?» И так каждый день. Утро стабильно начиналось с мысли: «Зачем тебе это все нужно, парень? Это так сложно». В своем актерском мире я всегда шел до конца, а здесь — впервые почувствовал себя слабаком. Но сказал себе: «Умру, но не сдамся!»

– На Западе существует система, при которой в театре нет своей труппы. Актеров набирают лишь на четыре недели ежедневных спектаклей. В России труппы постоянны. Но вы сделали уникальную вещь — нашли формат и на каждый спектакль зовете новых людей. Это свобода для актеров или им хотелось бы играть на постоянной основе?

– Все совершенно счастливы, что не связаны обязательствами. Я давно не думаю о кассе. Вижу: в человеке есть талант, искра — значит, берем. Конечно, есть сформировавшийся костяк актеров. Этим людям просто-напросто не интересно в других театрах, где они просиживают годами без спектаклей. А в «Театре наций» они могут попробовать себя в совершенно неожиданных ролях. Есть артисты — настоящие звезды, вроде Ахеджаковой и Хаматовой, и с их графиком приходится считаться. Сейчас мы выпустили «Укрощение строптивой» с Чулпан, для которого набрали второй состав. Мало ли что.

– Вы ставите перед собой цель привлечь аудиторию помоложе?

– Наш зал рассчитан на 560 мест. Он диктует свои правила как артисту, так и аудитории. Зрители купили билеты, сели на свои места, переполненные ожиданием, и мы не можем их разочаровать. И спектакль, каким бы он концептуальным ни был, не должен представлять собой неразбериху, шепот актеров, доносящийся до третьего ряда, безликие декорации. Это должно быть серьезное шоу.

– Вы помните свои первые пробы?

– На фильм Саши Кайдановского «Жена керосинщика» меня утвердили без проб. Я вообще не люблю пробы. Обычно мне достаточно получаса общения с режиссером — и наша следующая встреча либо происходит уже на площадке, либо не происходит вообще. Хотя, например, на фильм «Любовь» у Тодоровского я пробовался очень долго. С разными партнершами, в разном гриме, костюмах, просто с девушками нужного возраста. Тодоровский вроде сразу меня заприметил, но помучил от души.

– А какие роли вы никогда не стали бы играть?

– Кира Муратова предложила сыграть маньяка. Я должен был выгружать труп человека. В качестве реквизита использовали мертвую собаку. И, знаешь, меня заверили, что ее не убивали ради эпизода. Но все равно было жутко и гадко. Я не смог. Еще предлагали роль Чикатило. У меня внутри был только один вопрос: «Ну зачем?». Чтобы сыграть такого человека, актеру нужно его оправдать, а мне оправдывать его не хотелось. Вот, например, играл я в «Идиоте» князя Мышкина — конечно, я осознавал, что он не Христос, но оправдать его, как актер, мог.

– А Иисуса сыграть сможете?

– Нет, я себя не представляю в роли распятого на кресте. Слишком серьезный символ, даже для роли. По моему мнению, Христа может всерьез сыграть только совершенно неизвестный человек, который до этой роли нигде не играл и после нигде играть не будет. Человек-вспышка, который останется в сознании зрителя исключительно в облике Иисуса.

– В театре нет дублей, перерывов, перекуров, монтажа. Интересно: когда у вас идет спектакль, но серьезно нездоровится. Как выходите из положения?

– Если я могу ходить, значит, хожу и делаю свою работу на все 100%. Если я болен до такой степени, что могу только сидеть, и роль позволяет сидеть, я делаю свою работу сидя — на те же 100%. Был похожий случай с «Бумбарашем». Идет последний спектакль, а у меня к тому времени уже почти оторвалось колено. Все академики Москвы помогали: что-то привязывали, подшивали. В общем, спектакль я отыграл, а потом улетел в Германию на операцию. Или когда была премьера «Фигаро». У меня обнаружили камни в почках. Я и двигаться-то почти не могу, но играю развеселого шутника и соблазнителя Фигаро. В итоге все критики спектакль обругали, только одна дама написала: «Такого трагичного Фигаро я еще не видела» (cмеется).